- Ну? Кто?
Ибхалы стояли на вытяжку, не шевелясь. Среди них не принято было проявлять своеволие - хороший ибхал выполняет приказ, хороший ибхал позволяет своему шимрану решить за себя. Гийяз-бею следовало решить, кого поставить против принца. Алем напрягся всем телом, с трудом удерживаясь от того, чтобы рвануться вперёд и вскинуть руку: меня, назначь меня! На самом деле, если Гийязу хватит ума, он сделает именно это - выставит против принца простого ибхала, не шим-ибхала, против которого у Тагира нет не единого шанса. Против Алема у него шанса тоже нет, Алема всю жизнь учили убивать, убивать и только убивать; но всё же он не так искусен, как те, кто носят на шлеме львиный хвост, и его победа над принцем была бы не столь быстрой и не столь постыдной для сына паши. От одной мысли о том, что можно встать против этого человека, который уже два раза так страшно и беспричинно его оскорбил, у Алема вскипала кровь. Скрестить с ним ятаган, посмотреть в глаза открыто и яростно, как врагу, и...
- Шим-ибхал Далибек!
Алем выдохнул, разом вынырнув из грёз. Далибек выступил из рядов своих братьев, которые тотчас сомкнулись, перестроились и встали так же стройно, как за миг до того. На лице Далибека играла ухмылка: он предвкушал победу и заранее упивался ею. Обнажив ятаган, он склонился перед принцем в поклоне, в котором чересчур явно сквозила насмешка. Далибека обуревало тщеславие; он тоже был плохим ибхалом, только иначе плохим, чем Алем. И всё же странно выглядели они, стоя друг против друга, эти двое, каждого из которых Алем по-своему ненавидел, но смерти которым не хотел, потому что один был его боевым товарищем, а другой - господином. А хорошо бы, подумалось вдруг ему, чтобы Тагир победил. Но это было бы чудом.
Бой начался. Принц начал его с отступления, мгновенно уйдя от стремительной атаки ибхала, которая в реальном бою чаще всего становилась первой и последней. Принц не спешил, обходил Далибека по кругу, отражая нескончаемый поток яростных рубящих ударов - таков стиль боя ибхалов, стиль льва: выпусти когти, ударь, пока жертва парализована ужасом. Но Тагир не боялся, и, что ещё важнее, не переоценивал свои силы. Он оказался хорошим воином, до странного хорошим, учитывая его пристрастие к разнообразным порокам - у него не дрожали руки, глаз был верен, движения точны. "Зачем он погрязает в распутстве, когда способен на большее?" - невольно подумал Алем, и тут Тагир ударил.
Он долго выжидал этого мгновения, выискивал мимолётную паузу в нескончаемом граде ударов, которые обрушивал на него Далибек. Нашёл - и почти получилось. Выпад получился молниеносным, прямым и достойным ибхала. Далибек отбил его лишь в последний миг, покачнулся и, впервые с начала боя, отступил на шаг. Тагир за то же время успел отступить на десять шагов, и всё же неудача Далибека вызвала взрыв бурной радости среди воинов-маладжикийцев: они закричали, загрохотали мечами о щиты. Руваль захохотал, Сулейн-паша довольно кивнул, Каджа улыбнулся. И только Тагир выглядел по-прежнему напряжённым, сосредоточенным и бесстрастным. Он попытался закрепить успех, но не смог: Далибек, обозлённый неудачей и осознавший, что на сей раз победа достанется не столь легко, собрался с силами и провёл подряд четыре связанные атаки, последняя из которых наконец достала принца Тагира. Ятаган, звеня, взлетел к яркому синему небу, с грохотом рухнул обратно на плац. Крики смолкли. Ибхал Далибек, злорадно скалясь, приставил острие клинка к горлу Тагира. По шее принца стекла капля крови.
Принц Тагир, не пытаясь отстраниться, медленно поднял руки и отвесил три громких тяжёлых хлопка, разорвавших тишину.
- Поздравляю тебя, отец, - сказал он в гробовой тишине. - Шардун-паша воистину прислал тебе драгоценный дар.
И тогда криками взорвались ибхалы. Алем тоже кричал, захваченный общей волной: так всегда бывало - в бою, радости или гневе ибхалы становились единым целым. Руваль выглядел разъярённым, Каджа скривился, на лице самого паши читалась озабоченность.
И только Тагир улыбался.
Он поднял руку. Далибек рывком отвёл клинок от его шеи. Не отирая кровь, принц обернулся к ибхалам и, вскинув обе руки вверх, поклонился им.
- Великие воины! Вас приветствует Маладжика. Вы будете ей служить?
- ДАААА!
И Алем кричал это "да" вместе со всеми. Как и все, он радовался не победе ибхала, которая была неизбежна, а тому, как достойно принял своё поражение их господин - без мелочной обиды и оскорбленного самолюбия. Если бы он даже побил Далибека, это не восхитило бы ибхалов сильнее.
Тагир подобрал с земли свой меч, вогнал в ножны и как ни в чём не бывало повернулся к отцу и братьям.
- А теперь мы можем пойти позавтракать? Душу продам за кувшин вина.
Ввечеру во дворце Маладжики устроили пир. В этом маладжикийцы ничем не отличались от властителей пышного Ильбиана: пьяный гул дрожал над Лежбищем Аваррат, точно пыль над пустыней в преддверии песчаной бури. А когда стемнело, тёмные небеса озарились невиданным зрелищем - огнём фейерверков. Они были столь ослепительны, столь ярки, что даже Алем хорошо видел из из своего ущелья, и смотрел, потрясённый, как сплетаются на чёрном шёлке неба красные, зелёные и белые нити. Воистину, правители Маладжики и впрямь мнили себя живыми богами, раз посягнули на небеса, исконное владение высших сил, куда путь простым смертным заказан. Алема и потрясло, и одновременно заворожило столь затейливое, изощрённое и в то же время прекрасное для глаз богохульство.
Он всё ещё пребывал в этом странном смятении, когда наверху послышался топот и возбуждённые голоса. Не выдержав, Алем выбрался из-под овчины и вскарабкался по приставной лестнице наверх. Из казарм валила толпа - ибхалы шли по направлению ко дворцу, переговариваясь и недоверчиво усмехаясь. Что же это такое, неужели бунт? Да быть не может: сын льва никогда не укусит руки хозяина. Но нет, вон и шимран Гийяз, идущий впереди всех, а в паре шагов от него, чуть не подпрыгивая, торопится проныра Далибек... Алем нагнал своих и дёрнул за рукав первого попавшегося брата.
- Что такое? Куда идём?
- Ты что, не слыхал? На пир! Нас паша приглашает на пир, в свой чертог, зовёт испить с ним вина.
Алем недоумённо моргнул. Чтобы шимрана Гийяза позвали - в такое он мог поверить, но пятьдесят ибхалов, подаренных Шардуном-пашой? Делить трапезу с рабами, пить с ними вино, пустить за свой стол? Это же нелепица. Не бывает такого, просто не может быть, даже в странном княжестве Маладжика...
С грохотом распахнулись гигантские двери дворца. Ибхалы хлынули внутрь, высокие своды гудели от грохота их подкованных сапог и лязга ятаганов. Стража попыталась удержать их, кто-то крикнул, что никто не смеет являться к паше при оружии - но ибхалы не слушали. Смяв стражу, они хлынули в пиршественный зал - и остановились, сгрудились у порога, встав за спиной шимрана Гийяза. Алем, растолкав остальных локтями, пробрался к двери и благодаря своему росту смог увидеть поверх голов товарищей почти весь зал.
Он был огромен. Лишь увидев этот зал, Алем сполна осознал, как велико Лежбище Аваррат, как велика Маладжика. Потолок подпирали колонны, каждая толщиной в пятеро мужчин, связанных вместе. На выложенном мозаикой полу квадратной спиралью стояли низкие столы: во внешнем круге сидели наименее важные из придворных, а в центре - сам паша с сыновьями, и чем туже затягивалась спираль, тем более важные люди там находились. На высоких тумбах танцевали обнажённые женщины, под сводами, хлопая крыльями и вереща, летали яркокрылые попугаи. Журчали фонтаны, играла музыка, но всё стихло, когда отряд ибхалов вломился в зал. Именно что вломился - это чувство не покидало Алема, ибо с первого же взгляда, брошенного на пашу и его двор, он понял: их тут никто не ждал, их сюда не звали. Чья-то жестокая шутка? Но неужто этот человек не понимает, что не сносить ему головы...
- А вот и они! - радостный пьяный голос разорвал повисшую тишину. Принц Тагир, вскочив, захлопал в ладоши, и звук этот словно набатом бил по ушам Алема. - Вот они, славные наши ибхалы! Прости, отец, - сказал он, когда паша что-то в изумлении пробормотал в бороду. - Я взял на себя смелость пригласить их на наш весёлый пир. Разве я тебе не сказал?