А разговоров, надо сказать, у секретаря всяких хватает, И по делам производства, и так, по личным вопросам. Вот подходит как-то к Туркину молодой рабочий и, несколько стесняясь, говорит: «Валерий Федорович, к вам можно по личному?» «Ясно, можно, — отвечает секретарь. — Приходи в партбюро после работы. Потолкуем».
И вот он слушает. История действительно совсем личная, семейная. В двухкомнатной квартире — три семьи. Хоть и свои, близкие здесь живут, но ладу нет. Ссоры, споры. А сам-то парень не так давно женился. Конечно, в такой семейной ситуации личный совет или опыт не всегда к месту придется. Но дорого ведь понимание, сочувствие. «Ты вот что, наставлял его Туркин, — ссоры постарайся сам сгладить, а я тут по своей линии. Потом сообщу». Сходил секретарь к начальнику, в парткоме поговорил. Согласились: помочь как-то надо.
Собственно, это лишь штрих, деталь, которых, между прочим, в повседневных секретарских буднях набегает немало. Припоминая и рассказывая о них, Туркин подводил меня к следующему.
— Вот скажите, вы много радости испытываете? Ну, от работы, скажем? У меня тоже они есть. И как у мастера, и как у человека. А спросите меня, как у секретаря есть радости? Да! — отвечу. Потому, что не смог бы я выполнять эту работу, не испытывая чувства удовлетворения. Вот беседовал я на днях с одним коммунистом. Хороший, доброжелательный разговор был, потому он рабочий отличный, сознательный. Ударник коммунистического труда.
— А как с партийным поручением? — интересуюсь. — Вы ведь политинформатор?
Смотрю, что-то замялся собеседник. Потом признался:
— Давно уже не выступал. Работа, план. Подготовиться некогда.
Читать урок я, конечно, ему не стал. Не маленький, сам понял, что к чему. Но на собрании, которое называлось «Активность коммуниста», фамилию его назвал. Не знаю, обиделся или нет, а беседы стал регулярно проводить.
Я обратил внимание на голос Туркина: тихий он. Слушал его с некоторым напряжением. Да и вообще показался он мне немного медлительным в движениях, флегматичным, что ли.
— Ну, да. Тихий, — заулыбался начальник цеха, когда я поделился с ним о Туркине. — По голосу, может, и тихоня.
А столкнись с делом — с места не сдвинешь, если прав. Помню, слушали на партсобрании мой отчет. Вроде цех нормально шел, показатели в то время неплохие были. А этот тихоня встал и дополнил: «Начальник цеха совсем упустил из виду нашу молодежь. А ее половина в коллективе. Кое-кто дисциплину нарушает, опаздывает. Цифры-то неплохие приведены, а как же с воспитанием молодежи?» Приятна ли было слушать такое? Но опять-таки прав он был. Собрали мы потом собрание, всех активистов пригласили. По душам поговорили о нашей молодежи. Или вот, такая ситуация.
Начальник цеха снова оживился.
— Подводили мы как-то итоги соревнования. Цех первое место занял. Премии стали распределять. Мне, как руководителю, виднее, кто что заслужил. А смотрю, Туркин напротив одной фамилии галочку ставит, стало быть, не согласен. «Почему?» — спрашиваю. — «А разве не помнишь, как он задание чуть не сорвал». — «Так не сорвал же, обидится». — «Обижать, конечно, нам не надо, а потакать тем более. Я ему сам и скажу». Словом, умеет он быть по-настоящему принципиальным. И эта принципиальность, по-моему, у него от высокого сознания партийного долга.
В корпусном сорок коммунистов. Не так много. Но дел у секретаря тут немало. И за всех он чувствует себя лично ответственным. Соревнование, рационализация, улучшение условий труда. Да мало ли забот? Конечно, болеет за них не один Туркин. Есть тут члены партбюро, агитаторы, инженеры. Все это так. Но тем не менее он считает, что главное для него, секретаря цеховой партийной организации, — зто всегда «начинать с себя», как коммуниста.
В. ГОНЧАР, плавильщик
В шесть часов Виктор Дмитриевич Завьялов уже на ногах. Выкурит по старой фронтовой привычке папиросу. Зайдет в комнату, с нежностью посмотрит на сладко спящую дочь и заспешит на работу.
Стоит ему выйти за порог — думы уже полны заботами о бригаде. Предусмотреть надо все: с каким настроением придут сегодня люди в цех, не может ли возникнуть где-нибудь срыва.
В диспетчерской, куда он обычно первым заходит за ключами от цеха, поинтересуется заводскими делами, какие суда поставили на ремонт, как выполняется цехом план. Любую неоперативность, задержку демонтажа траловых лебедок принимает как нарушение ритма работы его бригады, даже если и делать-то ее придется не им. И тогда виновному не уйти от справедливого гнева бригадира. Все знают: прав Завьялов. В его возмущении — забота не только о заработке рабочих, забота о правильном, рациональном использовании рабочего времени.
Вот эта неуспокоенность, нежелание мириться с производственными недостатками, постоянная жажда поиска и отличает бригадира Завьялова. В каждом деле он старается найти наилучший, кратчайший путь к его решению.
Раньше его бригада ремонтировала различные палубные механизмы, а сейчас специализируется только на ремонте траловых лебедок. Для чего же рабочие сознательно сузили рамки своего труда? Казалось бы, лишь однообразнее стала работа. «Наоборот, — говорит Завьялов, — появилось больше возможностей для творчества, конкретнее стало дело. Повысилась квалификация каждого члена бригады, да и люди не распыляются».
Ремонт одного определенного механизма позволил применять различные приспособления, придуманные и сделанные руками завьяловцев. Такая организация повысила значимость труда каждого, заставила рабочих искать дополнительные возможности успеха. Долгое время в кладовой лежал старый испорченный гидравлический пресс. Кто за него ни брался, не мог отремонтировать. Собрались было отправить пресс на металлолом, да попался он на глаза кому-то из завьяловцев. Забрали они его и отремонтировали. Использование введенного в строй механизма значительно ускорило темпы их труда.
Новинки в бригаде рождаются часто — на это невольно толкает слесарей желание работать производительнее, более качественно, добротно. И если уж поставила траловую лебедку на судно бригада Завьялова, за ее четкую непрерывную работу можно быть уверенным. Ни разу на отремонтированный механизм бригада не получала ни нареканий, ни рекламаций. Поэтому самые сложные, самые важные задания дают именно Виктору Дмитриевичу Завьялову.
Рабочие бригады Завьялова первыми в механомонтажном цехе предложили выполнить пятилетку в четыре с половиной года. Но в январе, пересмотрев свои же обязательства, обещали завершить ее ко Дню Победы, сделать своеобразный подарок бригадиру, участнику Великой Отечественной войны.
Как-то вечером к Виктору Дмитриевичу пришли необычные гости — школьницы. Смущаясь, объяснили причину визита. Оказывается, они в школе оформляют стенд об участниках Великой Отечественной войны, узнали, что он фронтовик.
— Алексеевна! Принимай молодежь! — позвал он жену. Вскоре на столе появилось варенье, домашние сладости, ароматный чай.
Маленьких следопытов интересовало все: где воевал, какие награды имеет, встречается ли сейчас с бывшими однополчанами? Бережно листали альбом со старыми, пожелтевшими фотографиями.
— А вот это Хворостянников, — Виктор Дмитриевич осторожно подает притихшим пионерам маленький снимок друга. — В одном из боев под Ханчумом в Манчжурии он спас мне жизнь, вынес раненого из-под огня японских батарей. Двенадцать осколков извлекли тогда фронтовые хирурги. Тринадцатый так и не вытащили.
— На память всегда при себе храню, — грустно пошутил Завьялов. — Эх, вы, стрекозы. В какое счастливое время вы живете! Нам же, у кого остались такие «болячки» от войны на теле или в сердце, никогда не забыть, какой дорогой ценой достался мир. Хочу, чтобы и вы это поняли и никогда не забывали.
…Школьники скоро ушли, но долго еще не мог уснуть Виктор Дмитриевич. Вспоминалась послевоенная служба на дальневосточных границах страны, работа слесарем-наладчиком, механиком на судоремонтных заводах Камчатки. Трудные, горячие годы. Работа буквально кипела в крепких, молодых руках. К боевым наградам прибавились орден «Знак Почета», юбилейная медаль. Товарищи оказали Виктору Дмитриевичу Завьялову высокое доверие — избрали членом городского комитета партии.