Алена поднялась с нар, укрыла своим одеялом мужа и отца; поеживаясь от утренней свежести, выбралась из трюма на палубу.
Брезжил неласковый рассвет; густой, промозглый туман поднимался над свинцово-серой морской пучиной: беспросветно угрюмое, тоже свинцово-серое небо; тревожная серо-сизая вода обеспокоенно бьется в борта судна.
«Батюшки-светы! Бр-рр, как холодно и сыро!»
— Тайфун надвигается. Иди-ка, кралюшка, под крышу, — сказал Алене матрос в бескозырке, едва сидевшей на мокрых кудрях, и в мокрой, просоленной робе. — Тут скоро такое начнется — закачаешься…
— Я не боюсь, — ответила, не поворачивая головы, Алена.
Тайфун быстро набирал силу: дуновение влажного воздуха внезапно сменилось бешеным, хлестким ветром — смерчем невероятной силы. Взыгравшие, взбунтовавшиеся ветрила единым молодецким посвистом преобразили водные просторы. Всколыхнулись океанские глубины и вздыбили гигантские валы; из низких черных туч одна за другой полетели тугие стрелы могучих молний, избороздивших мрачное небо. Непрерывно гремел, грохотал, обрушивался гром. Ревел, завывал, трубил побелевший от ярости, кипевший клокочущими водоворотами Тихий океан.
Гул, грохот и рев в небе. Гул, грохот и рев океана. Тайфун-тайфунище! Валы до самых туч! Вот страх-то…
Родимая смирная курская равнина, где ты? Того и гляди со стоном, визгом, диким скрежетом обрушатся своды небесные, гибельная пучина поглотит хрупкое судно. Но вот ветер перестал метаться во все стороны, как бесноватый; подул встречный — неустанный, упорный, словно завывающий в огромную трубу из самых донных глубин.
И вскоре двинулись на корабль высоченные волны с белопенными гребнями на вершине.
Набрасываясь на корабль, волна свирепела, гневно взмывала ввысь и, как снежная лавина, с гулом десятков орудийных выстрелов обваливалась на нос стонавшего корабля. Волны перехлестывали через палубу, вода скатывалась за борта, оставляя широкую полосу пены, сердито шипящей, как клубок потревоженных змей.
Алена, оглохшая от неистового ветра, насквозь промокшая, с жадным нетерпением и страхом следила за единоборством человека с тайфуном. Команда судна, подчиняясь приказам капитана, действовала четко, неутомимо. Человек побеждал: корабль перестал сшибаться грудью с волнами, он взбегал на них и, как с горы, спускался вниз, в глубокие впадины, и вновь взлетал ввысь. И уже шел, шел положенным курсом!
Недавний испуг Алены сменился каким-то взрывом восторга и ликования. Все в ней пело, все рвалось навстречу сверкающим молниям, грохоту грома, хлещущему ветру.
— «Будет буря! Мы поспорим, и поборемся мы с ней!..» — сказал рядом с ней чей-то громкий голос.
— «Буря! Пусть сильнее грянет буря!» — вторил ему молодой звучный басок.
— Жалко, черт возьми, что мы, господа интеллигенты, совсем разучились непосредственно воспринимать природу, явления жизни. На все у нас есть великолепная литературная или поэтическая формула. А вот поглядите на эту женщину из народа, — видите, как она живо и горячо реагирует на стихию, как счастливо блестят глаза, как вся устремилась вперед?..
Одиночество Алены было грубо вспугнуто двумя господами; они встали около нее, бесцеремонно разглядывали, говорили так громко и бесцеремонно, как будто она была глухая.
— Простите, милая, мы, кажется, нарушили…
— Какая я вам милая? — резко оборвала говорившего Алена, вспыхнув как порох.
Запахнув покрепче куртку, она неспешно пошла в трюм.
— Посовестились бы, — разглядываете человека, как диковинного зверя. А еще образованные…
— Какая красавица! Заметили?
— Тише вы! Неудобно. Ка-ак она нас…
Трюм стонал от духоты, качки. Василь лежал пластом: его мутило.
— Ну и штормяга! — сказал Силантий. — Сбежала с палубы?
— Сбежала, дядя Силаша! От воды и ветра чуть не задохнулась.
— Как море-то тебя окропило, даже соль на куртке выступила, пропахла волной вся, — ласково встретил ее Силантий и, достав из-под подушки рушник, старательно вытер лицо Алены, пригладил растрепавшиеся золотые волосы.
Она конфузливо, неумело прижалась на миг к его тугому плечу, благодарно улыбнулась.
Пленил-покорил Смирнову Тихий океан безбрежными морскими просторами, дикими скалистыми берегами, неукротимыми тайфунами.
Камчатский рыбный промысел показался Смирновым неправдоподобным и сказочным. Тысячами тучных косяков неудержимо шла и шла в невода толстоспинная, жирная барыня — сельдь.
Двенадцать человек, двадцать четыре руки — каждая ладонь величиной с тарелку — с трудом тащили невод из воды, поднимали полным-полнешенькую сеть.