— Природа! — горделиво ответил на ее жаркое восклицание Семен и повел вокруг рукой. — Здесь все рядом — и дуб, и виноград, и кедр, и актинидия.
Медвяный, пахучий настой леса, влажных трав, цветущего шиповника, пионов оживил, вернул силы Алене. Сверкая черными счастливыми глазами, она шла от приземистой, ширококронной липы с густо-зеленой блестящей листвой к толстому, кряжистому синекорому вязу со множеством неуклюжих развилок на стволе.
С восторгом и нежностью любовалась она жестким, резным листом векового дуба, нарядным кленом, веселым, говорливым, ясенем, дышала пахучими ароматами клейкой листвы стройного тополя.
Погасив улыбку, глубоко уйдя в себя, пристально смотрела она на березу, высоко взметнувшую белоствольное тело с тонкими, раскидистыми ветвями и мелкой, торопливо шелестящей листвой. Погладила шершавой, огрубевшей рукой шелковистую бело-розовую бересту на дереве. Родные, российские деревья…
— Лови, лови, Василь! — крикнула Алена и стремительно бросилась вперед — догонять невиданно большую, словно пичуга, нарядную бабочку.
Но бабочка-красавица, будто подсмеиваясь над стараниями молодой женщины, плавно и неторопливо помахивала ярко-синими крыльями с желтыми блестящими пятнами, мирно парила в воздухе и не давалась в руки.
— Махаон, — сказал Семен. — Хитрущая бабочка! Манит, зовет к себе, а потянешься — и нет ее, взмыла…
— Махаон, — сказала Алена и повторила нараспев: — Ма-ха-он, — провожая взглядом порхающую в солнечном свете бархатно-синюю бабочку.
— Завтра будем на месте, — сообщил, подходя к Алене, Лесников. — Что-то нас там ждет?
— Кедры в четыре-пять обхватов, черная береза, ильм, дуб, — ответил на его вопрос Костин. — Наш учитель, ссыльный поселенец, ученый человек, насчитал, что в нашем крае произрастает две тысячи пятьсот растений — ель саянская, даурская лиственница, тис остроконечный, народ у нас его называет «негной-дерево», не дерево, а долговечный великан, больше тысячи с половиной лет живет. Малинники непролазные, непроходимые — вы уж сами встречали — и смородинник с красной и черной ягодой. В низовьях Амура мне приходилось шагать по брусничнику и клюкве — красным-красно. А в Приморье довелось мне около Черниговки побывать, в местах, где виноград в тайге стеной стоял. Мы шутки ради по лозам ввысь карабкались и сверху местность обозревали, как с высокой колокольни. Глянешь оттуда — все деревья переплетены виноградом, гроздья спелые сизо-синим пламенем горят — рви, не ленись. За виноградом ездят на телегах, на горбу много ли унесешь? Обирают, обирают его, да разве выберешь все? Часто в зиму и уходит лесной урожай под снег.
Свел меня однажды мой дружок гольд в заветное место в тайге. Там стояли высоченные пихты, как солдаты в строю. У дружка были железные когти-кошки, надел он их мне на ноги и говорит: «Однако, Сенька, слазь на пихту».
Вижу, подсмеивается, лешак: думает, струшу. Полез. Карабкался-карабкался, упрел весь, чую — сил не хватает. Так до вершины и не добрался. Стал вниз спускаться и по пути пихту аршином мерить. Хотите — верьте, хотите — не верьте, а насчитал я без верхушки пятьдесят пять аршин!
— Как тут не верить, — живо откликнулся Лесников, — сами видим чудеса. Вчерась шли мы мимо старой порубки — не вытерпел я, лег на комель срубленного дерева и в изумление пришел: не маленького я роста, а ноги до кромки комля не достали. Какое же там дерево высилось, небо резало?
— Будет время — я вам расскажу, что такое Дальний Восток, что такое наш, нашими отцами выхоженный край, — не то с похвалой, не то с угрозой сказал Костин, — а ноне нам след пораньше лечь, тогда завтра на место засветло придем.
— Непогоды ждать надо, — удрученно сказал Лесников, — солнце в черную тучку ушло, мошки злющей навалило — дышать нечем. А к вечеру мы мимо озерка шли, видел я, как рыба, распазив рот, из воды прыгала, пузырьки пускала. Все верные приметы к дождю-ненастью.
— Правильно подмечаешь! — весело похвалил его Костин и зычно прокричал: — На ночлег готовься, братва!
Переселенцы устроили себе легкий шалаш из ветвей, набросали на землю еловых лап, травы.
— Иди в шалаш, Алена, ложись, а я тебя получше укрою, — говорил Силантий, — чтобы комары и гнус не мучили. Ну и сила пришла! Несутся туча за тучей — живую кровь чуют. Миллионы миллионов! Так и сыпят, так и сыпят: не остерегись — сожрут живьем!
Он положил под голову дочери заплечный мешок, прикрыл брезентовой попоной, под которой все они спасались ночами от несметного нашествия мошкары, гнуса, комаров, поправил сбившийся накомарник.