— Не останешься ли дома, в Темной речке? Повоевала, свой долг выполнила… Сейчас предстоит мужской разговор: за горло, без жалости и пощады, как они нас. Останься с мамой…
Она ушам своим не верила. Оборвалось в ней все, как тогда, когда увидела его на утесе…
— Да как же так, бывший товарищ комиссар? — спросила, как чужого. — Разве не вы нас звали: «Клянемся служить отчизне до победного конца. Мы не имеем права успокаиваться до тех пор, пока хоть один чуж-чуженин будет на нее посягать. Костьми ляжем!..»
Он даже удивился: она цитировала его слово в слово, а со дня выступления прошло больше двух лет.
— Маленькая, маленькая! — засмеялся он. — Ты так меня плохо знаешь? Приняла мои слова всерьез?
У нее сердито сверкнули глаза, до сердцебиения охватили гнев и обида: нашел время разыгрывать!
— Большой, большой! Ты меня испытываешь? Видать, ты плохо меня знаешь! — И неожиданно для себя заплакала от горькой бабьей обиды, от той легкости, с какой он посмел пошутить над ней.
Прибежала мать. «Карманная мама» — как звал ее иногда сын — налетела с кулачками на Вадима.
— Почему она плачет? Чем ты ее изобидел, Вадимка? Остолоп большой!
— Да не обижал я ее, — сказал он с недоумением, еще не понимая всей горечи ее первых в новом замужестве слез, а когда дошло, когда понял наконец-то, бросился к ней. — Прости, прости! Действительно остолоп! Женушка! Девочка! Виноват…
— Не обижал! — ворчала мать. — Так уязвил ее чем-то… Лица на ней нет. Идем, идем ко мне, Аленушка, а он пусть один потерзается.
Он терзался. Он каялся. Но мать была непреклонна:
— Оставь ее в покое. Заговорит, улыбнется — тогда…
На другой день он пришел рано: надо было «собирать манатки» в дорогу. На запад. На запад…
— Приеду обратно — больше не расстанемся, — сказал он молчаливой и грустной Алене. — Договорился с командованием: ты пройдешь ускоренные курсы медсестер при армейском госпитале…
Долгая разлука. Так им, видно, и суждено. «Вот тебе и „больше не расстанемся“! Вадимка! Милый ты мой муж! Моя опора. Мое счастье. Солнце мое красное». Она любила его как часть самое себя, он был ее надеждой и светом. И ради него шла она воевать крепость Волочаевку, Хабаровск, где нашла свое позднее счастье. Он был для нее частицей родной земли, дорогой и заветной, как та горсть, которую бережно несла она и хранила с далекой Курщины…
Мороз; птица на лету замерзала, дышать трудно — обжигало легкие. Взять Волочаевку — со всех сторон обороненную крепость!
Смотришь — ничего как будто и нет, думала Алена, — равнина, бело кругом, снега, сугробы. И невинная с виду сопка Июнь-Карань… А у белых там — на каждом бугре, в каждой ямке густым-густо пулеметов, батарей! Снег, белизна, а бьет оттуда пламя смертоносное.
Вдоль железной дороги броневые поезда ходят; пулями, снарядами хлещут — простреливают. Куда ни кинься — броневики, артиллерия, бомбометы, пулеметы, винтовки!
Высокие колья с рядами проволоки, унизанной острыми железными шипами, прикрыли путь к Июнь-Карани. Возьми их в лихой мороз, без ножниц, под пулеметным и орудийным обстрелом! В Благовещенске, сказывают, ножниц в складах полным-полно, далеко ли доставить? А вот по чьей-то небрежности или, того хуже, по злому умыслу люди на проволоку бросались с голыми руками.
Красные войска где шли по открытому полю, а где и ползли по зимними ветрами выстуженному снегу.
Белогвардейцы за железной изгородью сидели спокойные: не взять красным Волочаевки! Укрепления — первый класс, голыми руками их не возьмешь!
Белое войско в Волочаевке лихое, отборное — кадровые офицеры. Жестокие палачи, навсегда отрезанные от России: нет им назад ходу — напакостили русскому народу. Отчаялись беляки: знали, не будет им прощения-пощады за злодейства.
Зубами крепко-накрепко держались за последний клочок российской земли. Дисциплину военную крепко держали: понимали — промашка полному разору равна; не удержат Волочаевку — хоть в Японское море головой, хоть врассыпную бросайся, на чужие черствые хлеба, на холуйский горький кусок, за который надо и честью, и совестью, и жизнью расплачиваться.
«Все учли арифметики, все рассчитали на счетах, — думает Алена Яницына, — куда и как бить, чтобы побольше уничтожить русских людей рабочего класса; одного не усчитали грамотеи: свободолюбия народа, его победного, неустрашимого духа.
Народ — великая сила! Народ? Это я, Вадим, мама Маша, отец».
Пошла — десятого февраля — двинулась лавина Инской группы Народно-Революционной армии в наступление на твердыню — Волочаевку.