Над рекой раздался свист — Сан пригнал лодку.
— Садитесь поскорее и отчаливайте! Спешить надо, догадаются — настигнут. Прощай, Василий. Прощай, дядя Семен, дядя Силантий. Счастливого пути, Алена… Прощай, королева…
— Спасибо за все, Василий Епифаныч! Второй раз ты мне жизнь спасаешь. В неоплатном долгу я у тебя, — сказала Алена. Голос у нее дрожал от испуга, зашлось сердце от горячей бабьей благодарности. — Позволь поцеловать тебя на прощание, братец родимый…
Ваську Стрелка качнуло в сторону, когда она прильнула губами к его губам.
— Господи… Да я… Я для тебя землю с места сдвину, — растерянно сказал Васька и помог ей прыгнуть в лодку.
— Прощай, Вася! Братик…
Сан с разбегу сдвинул с места лодку, на ходу прыгнул в нее, взял рулевое весло. Семен Костин сильными рывками погнал лодку вниз по течению.
Взрыв диких, злобных выкриков донесся из темноты.
— Кажись, в нашем бараке орут? Батюшки-светы! К берегу бегут! — упавшим голосом сказала Алена.
Несколько человек, держа в руках пылающие смоляные факелы, бежали к реке; слышался топот дюжих ног. Рев. Чей-то истошный крик.
Ужас охватил Алену. Догонят. Настигнут… Нет! Лучше головой в воду!
— Не бойся, бабушка Алена, они по воде не могут ехать, — храбрился Сан, — на берегу нет больше лодок, я их вниз по течению пустил — пусть мало-мало плавают. Ты, Семен, шибко греби, тогда плохие люди-разбойники не догонят…
Семен Костин, мужик недюжинной силы, еще пуще приналег на весла, и лодка рванулась вперед.
Дикий крик на берегу внезапно оборвался. Смолк рев дюжих пьяных глоток…
«Ушли! Ушли! Батюшки-светы, страсти какие!» — металась, как в ознобе, Алена.
Глава седьмая
В Хабаровске Семен Костин твердо сказал переселенцам:
— Хватит вам, супруги Смирновы, и тебе, дядя Силаша, по белу свету колесить. Едемте-ка в Темную речку. Село хорошее, на берегу Уссури стоит. От города — рукой подать, по нашим местам два десятка верст — дело простое. Я с батей и братовьями-парнишками поможем вам дом срубить. Тайга рядом — лес найдется…
Посудили-порядили переселенцы на семейном совете и решили — ехать в Темную речку.
— Я с тобой пойду, — сказал Сан-Герой Лесникову. — Мало-мало работать буду: кушать — чифань — надо!
— Айда, парень. Нам не привыкать: не поживется в Темной речке — будем Красную искать…
В Темную речку ехали они на телеге: возвращался с базара темнореченец и охотно откликнулся на просьбу Костина подвезти их.
— С нашим удовольствием, Семен Никанорыч! — сказал возчик. — Все уместимся.
Семен, осторожно поглядывая на Алену, сообщил переселенцам:
— Сегодня я встретил в городе пьянковского приказчика. Вовремя мы оттуда смылись: работы приостановлены…
— А как там Василий Стрелок? — спросила, побелев, Смирнова: заметила, что Костин мнется, чего-то недоговаривает.
— Беда с Васькой! — вздохнув, не ответил на ее вопрос Костин.
— Убили? Убили братца?!
— За помогу нам, говорят, прямо на берегу голову раскроили… Ваньку тоже прикончили.
Всю дорогу горько оплакивала Алена чужих парней, принявших ради нее мученическую кончину:
— Василий Епифаныч… Василий Епифаныч…
— Ай-ай, Васька! Ца-ца-ца! — сочувственно вздыхал Сан. — Шибко жалко Ваську, хороший мужик… Он как бабушку Алену жалел! Я ему один раз сказал, как мой народ мяо говорит: «Когда любишь, тогда и обезьяна кажется красивой, а когда не любишь, даже цветок лотоса уродом кажется». Васька шибко смеялся. Ца-ца-ца! Ваську убили. Бабушка Алена! Не плачь: большая река слез не вылечит и маленький синяк…
Бывают-случаются чудеса на белом свете! Темная речка не родная мать, а встретила переселенцев лаской и приветом. Мир принял их, разрешил строиться — тоже без Костиных дело не обошлось! Пришлось переселенцам больше месяца их потеснить, пока шла стройка. Ну и люди! Милее родных!
На Темной речке так уж и повелось: зайдет речь о хороших, трудовых людях, о дружной и складной жизни — сейчас костинских вспомнят: «Добёр, как Никанор Костин», «У них мир, как у Костиных», «Работать мастак, как костинские». Приключится у кого нужда острая или горе-злочастье — к Костиным бегут: они выслушают, совет дадут, помогут словом и делом.
Мать, Марфа Онуфриевна суетилась, словно ее живой водой сбрызнули, — обихаживала семью. А как же? Старший сын Семушка оженился, слава богу, на хорошей девушке, себе под стать и масть. Варвара нрава мягкого, покорливого; в работе сношка удала, вынослива, на руку легкая: за что ни возьмется — все принимается, произрастает, идет чередом. Не писаная красавица, правда, но крепыш бабочка, тело белое, полное, и на лицо приятная: щеки огнем пышут, губы как цвет розового шиповника. Широкоплечему, прочно сшитому, ладно сбитому Семушке люба-дорога Варвара — пущай их живут!