Скончается ребенок — придут бабы-доброхотки, посудачат-поохают:
— Унянчили дитятку, что и не пискнуло!
Алена попала в большую семью Смирновых: дед и бабка, свекор и свекровь, пять братьев Василя с женами и ребятишек прорва!
В озноб бросало Алену, когда прислушивалась она в первые дни к тоскливым песням старой бабки над правнуком:
От такой жизни — пропади она пропадом! — места не находил, яро скучал Василь Смирнов. Неспокойный он был человек. Все о земле думал, об урожае богатом, о скотине породистой. Но отцова семья гирями семипудовыми на шее висела, выбиться не давала из нужды. От отчаянности и безнадежности Василь одерзел и перед родителем заартачился:
— Отделяй меня, батя, отделяй! На своем куске земли в люди выбьюсь. А такая орава в омут тянет! Отделяй! Я — хозяин!
Отец прицыкнул, по шее несколько раз съездил, отказал. Побушевал-побушевал Василь — нет отцова согласия! На подмогу поспешила мать-жалейка, уговорила-улестила мужа.
Отделились Смирновы. Аленину избушку заняли. Кусочек земли получили, самую краюшечку — покойной Алениной матери надел. Стали молодые хозяйствовать. Не хозяйство — горе: ни коровы, ни лошаденки. Поперва Василь храбрился:
— Озолотеем. Трудов положим, а своего добьемся — заживем! Много ли нам, двоим, надо?
Прыгали-прыгали, мыкались-мыкались, а сделать ничего не могут: земля, матушка-кормилица, вдоволь и двоих не кормит. Делать нечего, зажили Смирновы ровно: хлеба — что в себе, одежи — что на себе.
Долго они по-людски не ели, не пили: на корову копейку сбивали. Поехал наконец Василь с друзьями-приятелями за коровой.
— Не езди, Вася, далеко! Зачем корову чугункой везти, деньги тратить? Возьми поближе, на конной какую-никакую подходящую, — смиренно просила Алена.
Не послушался жену нравный мужик: «Я — хозяин!»
Алена в избе сидит и ждет не дождется мужа. Нет-нет да и в окошко глянет. Видит — ведет корову Василь и палкой ее в бок колет.
— Вася! За что ты ее? — кричит Алена и бегом к нему.
Василь угрюмо отвечает:
— Она того, паскуда, стоит! Мать…
Привели они ее в стайку-сараюшку. Корова сытая, в теле, веселая, мычит громко, как труба, вымя здоровое, большое, рога крутые. Не корова — загляденье!
Алена с радости накормила корову как на убой — мешок травы свежей дала, болтушкой мучной напоила. Все сделала, как у добрых людей полагается, у справных, всамделишных хозяев.
Утречком со всех ног кинулась Алена в стайку: коровушку-поилицу доить. Подмыла ей вымя толстое, соски сполоснула чистой водицей, полотенцем вытерла, маслом топленым смазала, чтобы — не дай господь! — не потрескались! Все честь по чести.
Подставила ведро, потянула за соски. Тянет-потянет, а молочка и след простыл, ни капелюшки нет!
— Батюшки-светы! Пустая…
Мир божий померк в глазах. Побежала Алена к мужу, спрашивает:
— Василь! Корова-то пустая? Молока и в помине нет!..
— Мабыть, устала, с дороги притомилась, — говорит Василь, а сам в сторону смотрит. — Отдохнет — и молоко появится.
— С чего ей притомиться-то? Не пешком шла, в вагоне ты ее вез.
Молчит Василь, как змей.
Выпустила молодайка корову во двор, в поле сбегала, свежей травы мешок нарвала — опять ей скормила. Мучицы ржаной в ведро щедро насыпала, водой развела, напоила голубушку.
— Ешь-отдыхай, расхорошая моя!
Пастух по деревне идет, в рожок играет, выговаривает:
Проводила Алена со двора корову, вслед ей смотрит; любуется на скотинку хозяюшка, шепчет:
— Иди, матушка, попасись, красавушка!
В полдень взяла Алена ведро, побежала корову доить. Вышла на проулок и обмерла: она, тварь, сбежала из стада, стоит на трех ногах, одну ногу задрала и сама себя доит-сосет!
Соседка из-за плетня смеется, кричит:
— Алена! Алена! Гляди-кось, что твоя бесстыдница делает!
Молодая хозяйка свету белого невзвидела, хвать корову палкой по голове!
Норовистая коровенка попалась, сладу с ней нет: стоит баба около нее — не сосет; отойдет Алена, спрячется — она сию минуту за свое!
Тут огорченная молодайка села на мужика: