— Да-а! Смелая книга! Такую программу мог придумать только человек, который свято верит в свою правду!..
— За такую книгу, поди, и в тюрьму угодить недолго? — спросил Василь.
— А ты как думал? — победительно откликнулся Силантий. — Тут какие слова? Свободу собраний. Свободу печати. Всенародное собрание депутатов. Крестьянские комитеты. Долой самодержавие! Думаешь, по головке за них погладят? За одно чтение каталажка обеспечена, а то и веревка на шею, по нонешним временам-то. Ай ты не знаешь, что кругом делается? Не слышал, что народ в тюрьмы волокут и по поводу и без оного? — спросил Лесников. — Не трусь, Василь, нам срок подходит схлестнуться грудь в грудь с помещиками и богатеями. Тут отступать не приходится. Ах! Спасибо тебе, человек хороший: шоры с глаз снял — вот это да! — И Силантий, уважительно глядя на обложку книги, прочел:
Н. ЛЕНИНЪ
Пролетаріи всѣхъ странъ, соединяйтесь!
КЪ ДЕРЕВЕНСКОЙ БѢДНОТѢ
Объясненіе для крестьянъ, чего хотятъ соціалъ демократы
Да-а! Так дотошно мог написать только крестьянин, Только наш брат, мужик от сохи! Тут, други сердечные, изложена мужиком крестьянская, мужицкая правда!..
— И совсем Ленин не мужик, не крестьянин, — улыбнулся Петр, — а человек высокого образования.
— Ба-арин?! — вознегодовал Лесников, для которого каждый образованный человек был барином. — Барин? — Он рванул ворот голубой рубахи, обнажив сильную, мускулистую шею. — Да вешай сей минут, надевай на меня пеньковую веревку — не поверю навету! Образованный барин лучше меня знает мою деревенскую, батрацкую долю? Он обо мне, Силантии Лесникове, безлошадном бедняке, пишет, Петя, обо мне!.. «Кто работает на стройке железных дорог? кого грабят подрядчики? кто ходит на рубку и сплав леса? кто служит в батраках? кто занимается поденщиной? кто исполняет черные работы в городах и на пристанях? Это все — деревенская беднота…» Верно! Верно говорит: это я, бедняк из бедняков, Силантий Лесников, все испробовал на своем горбу! Гнул хребет на железке, подрядчики меня грабили; побывал и на рубке и на сплаве леса; за-ради куска хлеба маюсь на нищенской поденщине; моя доля — чернорабочий в городе или грузчик на пристани! Эх, Петя, Петя! Сильна, видать, у вас партия, ежели она имеет такую голову! Мне, темному мужику, крестьянину, показал, куда и с кем идти. В пятом-то году мы, как котята слепые, все вразброд шли. Ка-ак он тут свою программу-то партийную объяснил — глухой и то услышит! Я с младенческих ногтей выучен кажный вечер назубок читать «Отче наш», а теперя за мою вечернюю молитву принимаю слово Ленина «К деревенской бедноте». Изучу, как «Отче наш»…
Петр Савельевич рассказал то немногое, что знал сам об авторе брошюры «К деревенской бедноте»: ранил души слушателей повестью о короткой жизни брата Ленина, которого повесили в тюрьме.
Петр произносил имя Ленина, как присягу, как высшее свидетельство непререкаемой правды.
Поведал Петр и о других книгах справедливого человека Ленина, по которым учатся питерские рабочие, о политических кружках, потайных от полиции, о тяжкой, неравной борьбе с фабрикантами и заводчиками, с чиновниками-сановниками и горлохватами богатеями. Ведь царь всегда на их стороне, да оно и понятно: царь — один из самых крупных помещиков России. Подарил Петр друзьям открытку. На сухопарой, тощей, еле передвигающей от голодухи ноги сивке-бурке пашет сохой поджарый мужик в рваной рубахе, в заплатанных портках. Жадные, унизанные кольцами руки упитанных господ — здесь и царь в горностаевых одеяниях, и министр, и помещик, и поп, и купец, и чиновник, — пухлые руки с большими загребущими ложками протянуты в сторону отощавшего мужика-труженика. Надпись на открытке: «Один с сошкой, а семеро с ложкой». И посмеялись крестьяне-страстотерпцы: «Метко схватил рисовальщик!» — и погоревали: «Долюшка, долюшка!..»
Узнал Петр Савельевич, что неграмотна Алена — ни аза не знает, — и напустился с упреками на Василя:
— Эх ты, грамотей! Позор на твою головушку! Значит, сам книгу чтишь, а жену от света отлучаешь? Давно ты ее мог бы грамоте обучить, ежели по-доброму захотеть. Теперь не обессудь, сам с ней займусь. Через две недели прочтет вывеску на лавочке!
Вспыхнула Алена: следом за Силантием и Василем она тоже тянулась к книге, знаниям, но делала это тишком-тайком от мужа — заикнуться ему боялась. Урывками, когда Василя дома не было, хватала книгу, пыталась разгадать тайну букв, но только и могла по памяти повторить строки, читанные мужем. Слезы навертывались у нее на глазах. «Неумёха-нескладёха!» Попросить Василя? Только осмеет-оборвет: «Не бабьего ума дело!»