Но если на лице Ивана Даниловича он увидел некоторую оторопелость, то совершенно иначе отнесся к услышанному Торопчин.
— Это хорошо, Федор Васильевич, что ты интересуешься тем, что пишут о нас и для нас. Очень хорошо, — сказал Иван Григорьевич с одобрительной улыбкой. — Только давай уж почитаем всю статью. А то ведь одна строка песни не делает.
Но Бубенцов уклонился.
— Завтра агитаторы будут читать газеты на поле. Сходите и послушайте. А у меня часы считанные, — сказал он и пошел. Но, уже взявшись за скобу двери, повернулся и добавил: — Слова ЦК нашего не забывайте. Надо на лодырей наступать яростно. В лепешку их разбивать, сукиных детей!
— Андрей Андреевич сказал не так, — поправил Бубенцова Торопчин. — Перевирать не годится.
— А я за слова не цепляюсь. Идея уж очень знаменитая, по душе мне пришлась. До свиданьица!
Хлопнула за Бубенцовым дверь, Торопчин и Шаталов взглянули друг на друга.
— Вот, брат, где она, арифметика! — опасливо забормотал явно сбитый с толку Иван Данилович. — Торговали кочета, а купили коршуна!
Глядя на оторопелое, с обмякшими усами лицо Шаталова, Торопчин не мог сдержать улыбки. Протянул неопределенно:
— Да-а… История.
И отошел к умывальнику.
Сполоснулся студеной колодезной водой. Принял от матери полотенце. И лишь тогда заговорил, крепко растирая жесткой холстинкой лицо и шею.
— Вот что, Иван Данилович, пожалуй, бюро мы собирать не будем.
— Какое там бюро! — охотно согласился Шаталов.
— Не время сейчас, — закончил свою мысль Торопчин. — Но соберемся! А еще лучше — обсудим поведение Бубенцова на открытом партийном собрании. Как ты думаешь?
— Смотри, как лучше. — Иван Данилович предпочел уклониться от прямого ответа. — Слышал ведь, как он режет. Подковался, видно, на все четыре ноги.
— Хорош! — Иван Григорьевич неожиданно для Шаталова рассмеялся. — Ну-ка, расскажи поподробнее, как это Федор у Елизаветы Кочетковой печь растапливал… Мать, ты слышала?
— Тут и глухой услышит, — накрывая стол и тоже улыбаясь, сказала Анна Прохоровна. — Об этом только и разговору второй день. Знаешь, ведь какая она, Елизавета. Муж, и тот у нее половицей не скрипнет. А тут… Пошла все-таки баба на поле!
— Скажи, пожалуйста! — изумился Иван Григорьевич.
— Это что! Парикмахер наш второй день ходит за бороной.
— Антон Ельников? — Торопчин, изумленный словами матери, вопросительно взглянул на Шаталова.
— Заходишь, — угрюмо подтвердил Иван Данилович. Он сидел красный, насупленный, не на шутку раздосадованный.
Торопчин расхохотался. Искренне, как не смеялся давно.
— А ведь молодец!.. Ей-богу, молодец Федор! Смотри, как всех мобилизовал.
— Так, — заговорил, наконец, Шаталов, сердито упершись острыми глазками в Ивана Григорьевича. — Значит, вы, товарищ Торопчин, одобряете такие ухватки председателя?
— Брось, Иван Данилович. — Улыбка сразу сошла с лица Торопчина, — Ну, зачем нам с тобой казенный разговор?
— Казенный?
— Да не цепляйся. Вот скажи по совести: разве не бывало с тобой так, — говоришь, говоришь иному человеку, убеждаешь его, а он как пень! А то еще назло дурачком прикидывается. И подумаешь: «Эх, врезать бы тебе, голубчику, по уху, чтобы не качалась голова!»
— Не понимаю такого разговора, — Шаталов даже обиделся.
— Не понимаешь? — Торопчин взглянул на Ивана Даниловича насмешливо. Очень хотелось сказать: врешь! И даже кое-что напомнить. Но сказал другое: — Ну, значит, ты кристальный человек. А я — нет. Не переношу я, понимаешь, в людях тупости и подхалимства! А эти «цветочки» в нашем саду еще не совсем завяли.
— Ну ладно.
Ивану Даниловичу разговор совсем разонравился. Даже непонятно ему было, почему вдруг Торопчин так заговорил. Он взял с подоконника фуражку.
— Пока до свиданьица. Завтра в четыре хотим начать. Мы ведь пахать взялись на пару с сыном.
— Молодцы! Вот и я хочу… Устаешь небось? — сочувственно спросил Торопчин.
— Ничего, нам не привыкать к работе.
Когда Шаталов вышел, Иван Григорьевич сел к столу и задумался. Вновь почувствовал сильную усталость.
— Вот, сынок, какой герой проживает у нас на селе. Приходи, сватья, любоваться! — сказала Анна Прохоровна, подавая на стол чугунок с картошкой.
— Да. Не простой человек Иван Данилович Шаталов, — ответил матери Торопчин, — Такого не скоро раскусишь.
— А и раскусишь, так не обрадуешься. Больше пустой орех в скорлупу идет. Хорошо Данилычу как-то отец твой сказал, Григорий Потапович. Вот за этим же столом они сидели. «Тебя, говорит, Иван, советская власть человеком сделала, а ты до сих пор работаешь на барина. Только теперь в бороде у тебя барин-то поселился. Отощал, паскудный стал, а любит, чтобы люди ему кланялись».