Даже голос изменился у Шаталова. Задребезжал, как треснувший чугун, обычно такой уверенный, густой бас.
Торопчин внимательно поглядел на Ивана Даниловича. На бравом усатом лице отражалось неподдельное расстройство, а небольшие острые глазки увлажнились.
«Вот человек!» — подумал Торопчин и сам почему-то расстроился. Заговорил мягко, по-приятельски:
— Ты прости меня, Иван Данилович. Честное слово, ну никак не хочу я тебя обижать. Но… Вот сколько времени я к тебе присматриваюсь, а ничего не вижу. Понимаешь, нет в твоем поведении твердой линии. А это…
— Есть линия! — сердито прервал Торопчина Шаталов.
— Может быть. — Ивану Григорьевичу, занятому другими заботами, меньше всего хотелось начинать длинную беседу. Да и не любил он ложную многозначительность в разговоре.
Но иначе был настроен Шаталов.
— Есть линия! — вновь повторил он, упрямо мотнув головой.
Оборвать разговор стало неудобно, и Торопчин спросил без особого интереса:
— Тогда объясни, чего же ты добиваешься?
— Правды! — Шаталов выпустил в Торопчина это слово, как артиллеристы говорят, прямой наводкой. Он смотрел уже не с обидой, а с гордостью: «Вот, брат, какой я, Шаталов!» — было написано на усатом лице.
«Ишь ты, куда тебя занесло!» — с трудом удержав улыбку, подумал Торопчин. Но ничего не сказал. Да и что тут скажешь? Не возразишь ведь против такого высокого стремления.
— Понял теперь мое поведение? — спросил Иван Данилович.
— Нет. Окончательно запутался, — искренне ответил Иван Григорьевич.
— Эх ты! — теперь уже Шаталов взглянул на Торопчина снисходительно, — Вот, жалко, не слышали вы все, молодые, как мы с Михаилом Ивановичем Калининым разговаривали в двадцать девятом году.
— Слышал я несколько раз, — поспешил уверить Шаталова Торопчин. Действительно, хотя самого разговора никто из жителей села и не слышал, но рассказы об этом не умолкали уже восемнадцать лет. Вот и сейчас Иван Данилович оседлал вновь своего любимого конька.
— Коммунист — это совесть народная! — вот что сказал мне Михаил Иванович. Поезжайте, говорит, Иван Данилович… Думаешь, вру? — Шаталов подозрительно уставился на Торопчина, уловив на лице Ивана Григорьевича некое не понравившееся ему выражение.
— Нет, так не думаю.
— То-то… Так и назвал — Иван Данилович. И чаем угостил даже. Ай-яй-яй! Вот какие есть люди! — Шаталов, искренне растрогавшись, покачал головой.
Этот разговор Торопчина с Шаталовым произошел в правлении колхоза, куда Иван Григорьевич зашел, чтобы передать в райком по телефону сводку.
Был уже поздний час, тишина. Крошечная керосиновая лампочка освещала только стол да две фигуры, сидящие по бокам стола друг против друга.
— Да, хорошо тебе сказал Михаил Иванович, — задумчиво промолвил, наконец, Торопчин.
— Не одному мне. Нас ведь там, в Кремле, собралось восемь человек. Женщины две прибыли с Полтавщины. Узбек, а может, и не узбек, вот так рядом со мной сидел, в полосатом халате. Тот молчал и все чай пил. Стаканов восемь, никак, выхлебал. Много замечательного сказал нам Михаил Иванович, но это мне больше всего запомнилось. «Смело, говорит, указывайте людям на их недостатки. Разоблачайте перед народом всяких там паразитов». Время-то, знаешь, какое было?
— Правильно, — Торопчин выпрямился, крепко прижал к столу ладони. — Время тогда, Иван Данилович, действительно было другое.
— Значит, по-твоему, сейчас Михаил Иванович сказал бы не так? — нацелившись подозрительным взглядом в собеседника, спросил Шаталов.
— Почему? Проходят десятки лет, меняется жизнь, — она ведь не стоит на месте, но правильное слово не умирает. Не стареет даже. Вот, например, и еще ведь кое-что сказал тебе Калинин.
— Ну-ка, ну-ка!
— «Ты, говорит, Иван Данилович, раз вступил в партию, обязан быть для других примером». Обязан!
— Вон как, — Шаталов сначала даже удивился. Но потом усмехнулся не без ехидности, бочком взглянул на Торопчина. — Будто и ты, Иван Григорьевич, при разговоре нашем присутствовал.
— Неважно. Мне узбек рассказал. Тот самый, что рядом с тобой сидел в халате полосатом. — Иван Григорьевич так уверенно, без тени усмешки, произнес эти слова, что Иван Данилович опешил. Даже усы у него стали торчком.
— Ну, брат, это уж ты того… на ходу супонь подтягиваешь.
Но Торопчин не расслышал слов Шаталова. Он склонил голову, что-то обдумывая. Потом заговорил вновь, подавшись корпусом к собеседнику:
— Тебе нравится обличать людей, а мне другое. Вот сам ты, Иван Данилович, вчера показывал мне, как пшеничное зерно пустило росток. Очень это интересно. Кажется, много ли в нем толку, в этом ростке. Так — ниточки какие-то водянистые, взял и растер между пальцами.