— Не иначе наш председатель новую идею придумал.
— Он такой!
Уже большинство людей в колхозе начало относиться к Бубенцову с уважением.
Не праздновал и Брежнев. Андриан Кузьмич тоже с утра выехал на велосипеде на поле своей бригады разметить делянки. С завтрашнего дня пахари выйдут поднимать пар.
Рано ушел на конюшни и Иван Григорьевич Торопчин. Ему надо было осмотреть всех лошадей и волов, выдержавших за время сева большую нагрузку. За этим занятием и застал его секретарь партийной организации соседнего колхоза «Светлый путь» Павел Савельевич Ефремов.
Торопчину помогали Степан Самсонов и помощник старого конюха — голенастый, круглолицый, по-щенячьи нескладный Никита Кочетков.
Ефремов сел на опрокинутую бадейку, закурил, ожидая, когда Торопчин закончит обследование копыт у молодой, тощей, но веселой и вертлявой кобылки.
— Эть, кокетка!.. Стой! — покрикивал Самсонов.
— Хорош! Заводи, Никита! — звучно хлопнув кобылку по крупу, сказал Иван Григорьевич и повернулся к Ефремову. — Такие-то пироги, Павел Савельевич. Нехорошо, конечно, хвастать, а есть чем. Весь сев провели на своем тягле и ни одной животины не подорвали. Трех, правда, на глину поставил, да одному мерину глюкозу влить придется.
— Наука дает известные достижения, — ломающимся баском пояснил Никита Кочетков, уводя кобылку к станку.
С улицы донеслись перебористые звуки гармоники. Неимоверно высокий, почти писклявый, девичий голос завел:
— Ну, никак не угомонятся, — прислушиваясь к пению, одобрительно сказал Самсонов. — А ведь полгода, надо быть, не гуляли. Значит, оттянуло беду.
— Прошу, — Ефремов протянул Самсонову кисет. — Вам можно гулять.
— А у вас что — другая губерния?
— Дела другие. На вас, Иван Григорьевич, вся надежда.
— Что такое? — Торопчин с сочувствием взглянул на угрюмое лицо Ефремова.
— Худо, — Ефремов устало и безнадежно махнул рукой, — Слышали ведь небось про наше несчастье. Шесть коней пало за зиму. А и все-то заведение было четырнадцать голов. И сеялок — без одной две. Вот до чего довели колхоз, сукины дети.
— Да, а ведь до войны хозяйство было самостоятельное, — посочувствовал Самсонов. Ну тут же спросил не без ехидности: — А волов ваши, говорят, на суп потратили?
Ефремов ничего не ответил. Крепко затянулся едким махорочным дымом. Потом заговорил раздраженно:
— МТС нас еще подвела. Вспахать, верно, вспахали всё. И целины подняли четырнадцать гектаров. А на культивацию и сев тракторов не дают.
— Правильно делают! — сказал Торопчин. — Не набрали еще наши МТС полную силу. А пока всю землю по району не поднимем, не успокоимся. Нет и не будет у нас пока передышки. А почему — сам небось понимаешь.
— Меня не агитируй. — Ефремов встал, бросил окурок, зло растер его каблуком и сразу начал вертеть новую цыгарку. — Я в партию-то вступил, когда ты еще по-петушиному кукарекал. Ты попробуй бабе-солдатке вдовой, у которой ртов полна хата, а рук две, международное положение растолкуй. Ей пуд картошки дороже всех моих слов. — У Ефремова задрожали руки, посыпался мимо клочка газеты табак. — Ну, нет у меня больше никаких сил, Иван Григорьевич!
— Успокойся, Павел Савельевич. Дай-ка я тебе скручу. — Торопчин взял из рук Ефремова кисет и бумагу. — Ослаб ваш колхоз, верно. А выход один: пока опять всю свою землю не поднимете — не поправитесь.
— Знаю я все это не хуже тебя, — загорячился Ефремов, — Лучше ты мне пятак подай, чем такой совет!
— Пятак мало, — серьезно сказал Торопчин, — Вот мы с тобой сейчас к Федору Васильевичу пройдем, к председателю нашему.
— А где он, председатель-то? — вмешался в разговор Самсонов.
— Опять укатил?
— С утра самого. Моя супруга как раз с ведрами шла, а он как пустит мимо нее на своем трескучем… У Василисы аж ноги подогнулись.
— Это хуже. — Торопчин передал Ефремову кисет и скрученную цыгарку. Чиркнул зажигалкой, дал прикурить и прикурил сам. — Выходит, опять его не увидишь до вечера.
— Ну что ж, придется прийти завтра, — Ефремов усмехнулся. — В акурат как мой отец к попу ходил пуд жита выпрашивать.
— Да… трудно, видать, тебе, Павел Савельевич, приходится, раз ты мне, своему товарищу, говоришь такие обидные слова, — укоризненно сказал Торопчин. — Это совсем голову потерять надо.