— Как вам сказать. — Ельников лихо зашлепал бритвой по ремню, не обращая даже внимания на то, что делали его руки. — Вот какой-то умный человек сказал: «Познай самого себя». Правильные слова. Я, например, четырнадцать лет работаю по этому делу. И всю войну обслуживал летчиков, целый полк брил. Благодарность даже заслужил от командования и медаль «За победу над Германией».
— Ишь ты! — удивился Балахонов, — Кто чем, побеждал, а ты, выходит, бритвой.
— Ничего не поделаешь, приказ, — Ельников, с трудом расчесав железным гребешком густые и жесткие волосы Балахонова, начал орудовать ножницами. — Да, столько проработал, а за последние дни заинтересовался совсем другим. Поверите, утром сегодня на поле ходил посмотреть, что там делается.
— Ну и что?
— Очень любопытно. — Ельников даже перестал стричь, заговорил с воодушевлением: — Понимаете, пять дней тому назад была голая земля, а сегодня уже показалось… А?.. Выходит, что я, Антон Степанович Ельников, так сказать, подчинил себе силы природные.
— Ну, брат, это ты того, в размышление ударился. — Балахонов пристально и, пожалуй, с уважением оглядел неказистую фигуру парикмахера, его воодушевленное мыслью лицо. — Верно, находятся такие люди, которые на природу эту самую узду накидывают. Взять того же Ивана Владимировича Мичурина. Тоже ведь наш земляк, а прославился на весь мир. Еще бы лет пятьдесят прожил — и, гляди, тамбовские ананасы вырастил бы. Ах, и люди есть замечательные! Всю свою жизнь как нацелят, так и ведут по одной линии. Ну и добиваются невероятного.
— Вот-вот, про что я и говорю. К большой цели должен каждый человек вести свою жизнь, а? — Увлекшись разговором, Ельников даже отступил к окну и присел на подоконник. — Наблюдал я все эти дни, как наши люди работают.
— Дай бог, чтобы во всех колхозах так было.
Балахонову уже хотелось закруглить разговор, но парикмахер только начинал входить во вкус.
— Не скажите, товарищ Балахонов, — сказал он, нацелившись в кузнеца ножницами. — Очень даже разные люди окружают нас с вами. Все, конечно, трудятся, но интересный вопрос — как?.. Вы, например, звеньевой и я, например, звеньевой. И участки наши рядом. Так?
«Было бы мне дома побриться!» — подумал Балахонов и сказал:
— Выходит, два сапога пара.
— А вот и нет! — торжествующе возразил Ельников. — Потому что я себе поставил идею, а вы — нет. Я очень просто, не сходя со своего участка, до Москвы пойду. «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой!»
— Эк ведь куда тебя бросило! На какие слова!
— Это Пушкина слова, незабвенного нашего поэта. А сейчас и Брежнев так про себя может сказать.
— Не скажет. Андриан себе на уме мужик. Втихую действует.
— Другие за него скажут. Вот развернем мы с вами осенью газету «Правда» или «Известия», а там на первой странице портрет Андриана Кузьмича и подпись: «Прославленный стахановец полей, Герой Социалистического Труда…» Ах ты, боже мой!
Ельников даже расстроился от такой заманчивой будущности, которая, может быть, ожидает, но только не его, а другого человека из того же села.
— Брить-то ты меня будешь или бросить решил свою профессию? — не без опасения спросил Балахонов.
— Что ж брить, — сокрушенно вздохнул парикмахер. Но все-таки поднялся, подошел к клиенту и вновь, правда без всякого интереса, зачирикал ножницами. — На пустое дело я убил четырнадцать лет. Не послушал во-время папашу: он меня в Мичуринск в техникум учиться посылал, а я польстился на легкую жизнь…
«Смотри, как расстроился человек», — подумал Балахонов, сочувственно рассматривая искаженное неверным зеркалом лицо Ельникова.
Выйдя из парикмахерской, Никифор Игнатьевич направился было к конечной цели, которую наметил себе еще несколько дней, а может быть, и недель назад. Но по дороге возникла мысль. Сказал сам себе: «В кои-то веки», — и зашагал к магазину сельпо. Сначала заглянул в приотворенную дверь и, лишь убедившись, что в магазине, кроме продавца, никого нет, зашел.
Долго рассматривал разложенные под стеклом коробочки, флакончики, тюбики и прочую галантерейную окрошку.
— Мыло будет завтра, Никифор Игнатьевич, — сказал продавец Сергей Кочетков, двоюродный брат завхоза. Знал Кочетков запросы всех своих покупателей. Но на этот раз ошибся.
— При чем тут мыло, — обиженно отозвался кузнец. — Меня, может быть, брошка интересует или что-нибудь такое… красивое. Только, я смотрю, у тебя здесь одна канитель.
— Почему? — Пренебрежительный тон Балахонова задел продавца. — Чего-чего, а брошки у нас в ассортименте. Вот вам, пожалуйста. Разве не прелесть?