Коренкова выпрямилась и, решительно вскинув голову, взглянула на Балахонова. Взглянула и поняла сразу, что и Никифор Игнатьевич «больше такой жизни не хочет».
Вернувшись домой, Иван Григорьевич повесил на привычное место фуражку, снял офицерский ремень, подошел к зеркалу и долго зачесывал густые и волнистые свои волосы. Ожесточенно водил гребнем и приглаживал еще ладонью другой руки.
— Никак к невесте собираешься, Ванюшка? — не то пошутила, не то намекнула мать.
— А? — Иван Григорьевич явно не расслышал вопроса.
— Красоту, говорю, наводишь. — Анна Прохоровна покрыла чистой скатертью стол и отошла к печи.
— Этого и надо было ожидать, — невпопад ответил матери Иван Григорьевич и сел за стол. Поправил загнувшийся угол скатерти, подвинул к себе ложку и нож, аккуратно примял пальцем соль в солонке.
— Вот уж верно говорится, что летом земля, как курица, — подавая тарелку с дымящимся супом, сказала Анна Прохоровна. — Смотри, Васятка щавелю целый мешок приволок.
— Зачем это? — спросил Иван Григорьевич.
— Попробуй, тогда узнаешь — зачем.
— Подожди, мать. Не могу я сейчас. Сытый, что ли…
Иван Григорьевич отодвинул тарелку, отложил ложку и нож. Достал с полочки газету.
Только тогда Анна Прохоровна заметила состояние сына. Встревожилась.
— Опять что-нибудь, Ваня, случилось?
Но сын ничего не ответил. Он смотрел на заголовок передовой: «Новый патриотический почин колхозного крестьянства».
Дальше строчки сливались, потому что газетный лист подрагивал в руках.
Анна Прохоровна, двигаясь неслышно и осторожно, как сиделка у постели тяжело больного, убрала со стола, поставила чугунок с супом обратно в источающую духовитую теплоту русскую печь, бесшумно задвинула гремучую заслонку. Потом накинула шаль и на цыпочках вышла из избы.
Протяжно и жалостливо скрипнула дверь.
Торопчин отложил газету, скрестил на столе большие, сейчас ставшие вялыми руки и опустил на них голову.
Под печью в загнете что-то шуршало, заставляя то и дело настораживаться сидящую на лавке рядом с Торопчиным аккуратную кошечку. С улицы доносились то мягкие, сквозь стекла, звуки гармоники, то неясный говор, то стук телеги.
Размеренно тикали ходики, будто назойливо и невозмутимо выстукивали: «Только так, только так, только так».
Может быть, потому, что до предела напряглись нервы, но вот именно это, такое привычное, как и вся обстановка в горнице, поскрипывание маятника сегодня возбуждало у Ивана Григорьевича необычные мысли. Оживали ушедшие из жизни, но бережно сохраняемые памятью образы бесконечно дорогих людей.
«Только так… только так… только так…»
Иногда бурно, как пожар на ветру, иногда сонливо, будто вода в речной заводи, движется жизнь. Но всегда одинаково отсчитывает такие разные человеческие часы и минуты, дни и годы бесстрастное, как сама вечность, время. И нет ему, времени, дела до того, что жаждет иногда человек, чтобы долго-долго тянулась одна минута, а иногда нужно, чтобы год пролетел, как час, а страшные часы мелькали, как мгновения, скользили, не успевая оставить следов в душе человеческой.
Ведь были же они — те часы, и дни, и годы, когда вот за этот самый стол садилась большая семья крестьянина Григория Потаповича Торопчина.
И старший сын, первый помощник отцу, — русый, спокойный, смолоду рассудительный Семен. И второй — худощавый, лобастенький, пытливый и гораздый на грамоту Иван. «Не иначе ты, Ванек, доктором, у меня вырастешь», — часто шутил Григорий Потапович.
Садился с краешку и любимец матери — порывистый и смешливый, то озорной, то ласковый, подросток Николка.
Сидела среди братьев ясноглазая и светлая, как выросший в укрытой от ветра низинке полевой цветок, дочь Наташа.
Смотрел Григорий Торопчин на своих детей, горкой окружавших семейный стол, и говорил жене:
— Дождемся мы, Анна, или нет, когда они подравняются да нам с тобой, отцу-матери, гостинцы приносить будут?
— Не торопись, Григорий Потапович. По мне хоть бы и век не дождаться, — отвечала Анна Прохоровна. — Птица в гнезде до осени, а дети в дому до возраста.
Правильно говорила Анна Прохоровна. Золотое было то время, и как же быстро оно прошло! Кажется, капали по капельке часы, сыпались по песчинке минуты, а годы пролетели так, что не успела мать насмотреться на своих детей. Будто только вчера расчесывала им частым гребешком легкие волосики, стирала и латала нехитрую ребячью одежонку, и вот…