Вот они стоят посредине горницы: отец Григорий Потапович и его три сына. Старший — Семен Григорьевич, уже комбайнер, второй сын — Иван Григорьевич, только что окончивший ветеринарный техникум, и третий — Николай — подручный на комбайне у своего брата.
А в сторонке прижалась к печи сама бледная, как выбеленная известью печь, ясноглазая сестричка.
Все стоят молча, как бы прислушиваясь к тиканью ходиков: «Только так, только так, только так…»
— Присядем, что ли, на минутку. Иначе, говорят, пути не будет. А путь нам не маленький, от Тамбова до чужой земли! — говорит Григорий Потапович. И садится первым. Смотрит на своего меньшого, зовет: — Васятка, а ты разве фашистов бить не собираешься?
— Иди, сынок, простись с батей. И ты, Наташа. Сказала бы братьям что-нибудь.
Анна Прохоровна подталкивает ребенка к отцу. Она не плачет и не голосит, хотя горе, как и боль, молча и без слез переносить куда труднее. Бедная женщина не знает, на кого же ей смотреть. Сразу уходят четверо. Чуть не вся жизнь!
Уходят на войну.
— Если кого-нибудь из вас немцы ранят — заплачу, наверное. А если… убьют… возьму горстку земли, выйду на дорогу и не вернусь в дом, пока могилы не разыщу. Так и знайте, батя, и вы, братики: Наташа к вам придет!
Думал ли тогда Иван Григорьевич, что это последние слова сестры, услышанные им?
А где же твоя могила, Наташа?
«Только так… только так…»
Что же ты тогда, в последнюю минуту, не остановилось, время, не замедлило хотя бы свой равнодушный ход!
Так почему же ты, время, как бы застыло на месте, когда первое настоящее горе жесткими, холодными тисками сдавило голову и грудь молодого, еще не закаленного жизнью человека?
Не год, а, может быть, десять лет прожил Иван Григорьевич за одну ночь. Так медленно она тянулась. Ведь каждая секунда болью бороздила сознание.
В один час, в один день, в одну минуту погибли на дальних подступах к Москве его два брата и отец — экипаж Торопчиных.
— Раньше у нас в Тамбове старинная фирма была «Василий Сафонов с сыновьями». Сам-то старик из крестьян вышел. Не на хорошее дело польстился, а название придумал хорошее, — так сказал Григорий Потапович Торопчин начальнику призывного пункта. — Я, конечно, не купец, а коммунист, и дело мое — честное, народное. Но хочется, чтобы и про меня говорили: «Григорий Торопчин с сыновьями». Вы уж уважьте. Сам я старый артиллерист и георгиевский кавалер. Семен у меня по моторной части хорошо разбирается. И Николай тоже о танке мечтает. Вот Иван только у нас… задумчивый какой-то.
Просьбу колхозника-бригадира уважили. И через месяц и семь дней танк «Григорий Торопчин с сыновьями» — так его и в части прозвали — выступил на защиту родины.
В двух центральных газетах был описан неравный бой тамбовского экипажа с немецким батальоном. Погулял в ясную морозную ночь старый артиллерист по улице калининского села. Как карточный домик, смахнул срубленный тверяками сельсовет, где разместился немецкий штаб. Своего не пожалел, но и врагу спуску не дал. Сшибал броневой грудью, давил тяжелым клепаным ходом, расстреливал из пушки и пулеметов.
— Москву повидать захотели?.. Так вот она какова, Москва! Тамбову мать родная.
И врезался на пылающем уже танке в артиллерийский парк.
Далеко осветились окрестности взрывами снарядов и бензиновых цистерн. Но куда дальше осветил русскую землю отблеском славы подвиг колхозника патриота и двух его сыновей — Семена и Николая.
Но не гордостью за отца в первый момент наполнилось все существо третьего сына Григория Торопчина, «задумчивого» Ивана. Невыносимая боль утраты вытеснила все мысли и чувства. Могилой показалась тесная землянка, в которой Иван Григорьевич провел самую черную в его жизни ночь.
Спустился он в землянку совсем еще молодым человеком, не потерявшим еще особенно свойственной ему, почти юношеской застенчивости, а когда рассветало, вышел на поверхность земли бойцом и коммунистом.
— Вот. Примите, — сказал он, подавая политруку батареи вырванный из блокнота листочек.
— Хорошо, Торопчин! — внимательно прочитав заявление, сказал политрук, знатный ленинградский токарь Сергей Трофимович Корнев. — Знал я, что ты к нам придешь, но не уговаривал. Не люблю, когда люди на такое дело легко соглашаются. Партия — это, Торопчин, в нашей жизни самое большое и трудное. Надо, чтобы человек по-настоящему обдумал, решился и черту в своей судьбе провел. Понял ты?