Васильева и Торопчин медленно двинулись по ведущей к селу очень прямой дороге, серым, поблескивающим после дождика лучом рассекавшей буйную зелень хлебов.
— Ну и сильны нынче яровые! — любуясь рослой, кустистой пшеницей, сказала Васильева. — Опять оживет наш край.
— А озими?.. Действительно, кормилица наша земля, Наталья Захаровна. Все дает человеку!
Васильева с усмешкой взглянула снизу вверх на довольное лицо Торопчина. Сощурилась.
— И репей, и лебеду, и кукольник тоже. Нет, Иван Григорьевич, как ни люблю я свою землю, но над человеком не поставлю ее никогда. Да вот, посмотри сюда и сюда. — Наталья Захаровна указала сначала направо от дороги, потом налево. — Разве земля не та же самая? А почему пшеница разная?.. Меня, агронома, не обманешь. Вот с этого поля колхоз снимет раза в полтора больше. Наверное, Брежнев засевал?
— Нет, Коренковой бригада.
— А-а… Ну, здравствуй, Дарья Николаевна! Узнаю тебя, красавицу, по походке. — Васильева сошла с дороги и, склонившись, сорвала несколько стебельков. — Ой, да какая же ты пригожая!
Лицо Натальи Захаровны стало по-детски счастливым. Она нежно расправила своими тонкими пальцами стебель. Потом взглянула на Торопчина.
— Это ты вернул Коренкову на бригаду?
— Постановило правление, а я только рекомендовал и Марью Николаевну уговаривал чуть не месяц. Она ведь в большой обиде на колхоз была.
— Вот она, бабья логика! — Васильева отбросила в сторону стебельки и вновь вышла на дорогу. — Ко мне тоже одна такая вчера заявилась обидчивая. У нее какой-то дурень в милицейской форме козу отобрал, так та, почище вашей Коренковой, на всю советскую власть обиделась. Не смешно?
— Смешно, — согласился Торопчин.
— Ну, посмеялись — и хватит. Теперь о себе рассказывай, — повернувшись к Торопчину и требовательно нацелившись взглядом, сказала Васильева. Любила она в разговоре неожиданным вопросом застать человека врасплох. — Почему обижаешь своего председателя?.. Про других пока не говорю.
Если бы такой вопрос Торопчину задал кто-нибудь другой, хотя бы тот же Матвеев, Иван Григорьевич, очевидно, ответил бы не задумываясь. И сейчас в голове у него мелькнула мысль: «Такого обидишь». Но Наталье Захаровне так ответить нельзя. Уже по вопросу почувствовал Торопчин, что и первый секретарь райкома в чем-то его обвиняет. Но в чем?
Не дождавшись ответа на свой вопрос, Васильева поставила второй, еще более прямой и резкий:
— Так кого же, ты думаешь, от работы отстранить придется?.. Может быть, председателя колхоза, который один из первых попал на областную Доску почета?.. А если за Бубенцова все колхозники заступятся?
И опять очень трудно было ответить Торопчину. Даже в походке его отразилась растерянность.
— Ты, конечно, скажешь, что так вопрос ставить нельзя…
Ну, как это Наталья Захаровна могла прочитать его мысли? Ведь Иван Григорьевич даже в глаза ей взглянуть боялся. Большая, подчиняющая себе сила таилась в этой маленькой и хрупкой женщине.
Еще несколько шагов сделал Иван Григорьевич молча. Потом сказал:
— Да, я считаю, что так ставить вопрос не имеет права ни Бубенцов, ни я.
— Интересно… Тогда кто же будет вас мирить?
— И мириться не хочу. А если бы и захотел, то не смогу. Совесть мне этого не позволит, Наталья Захаровна.
Иван Григорьевич говорил искренне и твердо, но головы не поднимал и не смотрел на Васильеву. Даже не косился в ее сторону.
— Вот тебе и раз! — Васильева удивилась. — Ну, а если до драки дело у вас, совестливых, дойдет? До обыкновенной драки — на кулаках?
— Буду драться! Никогда и никому не спускал.
Торопчин не смотрел на Васильеву и поэтому не мог видеть, что первый секретарь райкома смотрит на него с полным одобрением. Но голос у секретаря звучал сухо и придирчиво.
— И в райкоме на бюро так выступишь?
— Только так!
— Ух ты! — Васильева замедлила шаг. Замедлил и Торопчин. — А ведь за такую боксерскую принципиальность, товарищ Торопчин… пожалуй, партия по головке не погладит.
— Ну и что ж, — Иван Григорьевич остановился и взглянул, наконец, в лицо Васильевой. Но теперь лицо секретаря райкома стало серьезным, а взгляд острым, колючим, испытующим: — Вам, Наталья Захаровна, скажу прямо. То, что райком вызывает меня на бюро, для меня… для меня…
— Большая обида, — подсказала Васильева.
— Да.
— Вот оно что, — Наталья Захаровна сразу как-то нахохлилась, приподняла остренькие плечи, стала похожей на маленькую, но злую птицу. — Никак не хуже вы той бабы, что за козу на советскую власть обиделась!