— А я тебе не жена! — Коренкова встала из-за стола, гордо вскинула голову. А слова эти сказала так, что Балахонову явственно послышался недосказанный конец: «И женой никогда не буду». Очень расстроился Никифор Игнатьевич. Заговорил примирительно:
— И чего ты попустому горячишься, Марья Николаевна?
— Потому что знаю, как это у нас иногда делается. Придерутся к человеку, навалятся на него все разом, а потом сами же в затылке чешут. Не бывает так, скажете?
— Всяко бывает… — Зачем Балахонову перечить, раз женщина вошла в такую горячку. И верно, Коренкова как будто бы несколько успокоилась.
— Мы, простые колхозники, как рассуждаем? От Федора Васильевича обществу, кроме пользы, ничего нет. И сев он провел отлично, и дисциплину трудовую подтянул, и лесу пригнал смотри сколько, и за электричество не словами, а обеими руками взялся. А то, что он один за весь район не хочет отвечать, правильно делает!.. У людей свои головы на плечах есть. Да где это вы найдете такого председателя, чтобы он, как Исус Христос, пятью хлебами тыщу человек накормил?.. Уж не Шаталов ли ваш разлюбезный?.. Или, может быть, вам из Москвы руководителя пришлют с наивысшим образованием?
Попробуй вот объясни Балахонов женщине, когда она и самого его чуть с толку не сбила. Действительно, чем плох председатель? Это ведь надо Торопчиным быть, чтобы в таком вопросе разобраться. Как это он сказал, Иван Григорьевич?.. Ах, да.
— И в хорошую посудину, Марья Николаевна, тухлого квасу нацедить можно. Колхоз, конечно, и хозяйством должен быть крепок, а еще того крепче сознанием людей. А если руководитель сам не дошел до настоящей сознательности…
— Ты дошел! — вновь вспылила Коренкова. — Образовался, видать, мех-то раздуваючи!
— Да что ты на меня напустилась, как овца на капусту! — рассердился Балахонов, — Возьми да и выступи на собрании.
— А то молчать буду! Я ведь не заика. Всех выведу на свежую воду, на самый перекат.
Так и не понял Никифор Игнатьевич, что же такое произошло с его невестой. Ведь хорошо всегда рассуждала женщина, а уж к Торопчину как прислушивалась. Да и сама Марья Николаевна к вечеру, обдумав все спокойнее, не Балахонова, а себя осудила и первая к нему, жениху своему седоватому, подошла с лаской.
А разгорячилась в это утро, очевидно, потому, что сильно обеспокоили ее слова завхоза Кочеткова Павла Тарасовича, сказанные, правда, шутливо, но услышанные всерьез.
— Ну, Маша, не иначе теперь ты председателем в нашем колхозе будешь. Больше некому.
— А Бубенцов чем не председатель?
— Нам с тобой хорош. А кое-кому не угодил, видно. Он ведь по академиям не обучался.
Эти слова Кочетков сказал Марье Николаевне, возвращаясь с партийного бюро.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Так как на селе не нашлось помещения, могущего вместить всех собравшихся, собрание состоялось на открытом воздухе перед правлением колхоза. Президиум разместился на просторном, как терраса, крыльце, а колхозники по всей лужайке кто на чем. Большинство, правда, явилось со своими табуретами, стульями и «семейными» скамьями.
День был праздничный. Веселой была и погода: нарядное, в перистых облачках небо, освеженная прошедшим ночью дождиком земля.
Несмотря на то, что народу собралось «как на ярмарку», ничего похожего на ярмарочный галдеж на площади не произошло. Порядок и тишину временами нарушал только ветер, хлопотливо шелестевший молодой листвой четырех старых тополей, да воробьи, то и дело налетавшие на эти же тополя целой стаей и начинавшие писклявую перебранку. Но глупых птиц быстро призывали к порядку пионеры. Не словом, конечно, а камешками. Прогнали мальчики и двух заинтересовавшихся таким многолюдным собранием телят.
А люди, независимо от возраста, характера и положения, вели себя вполне сознательно. Даже если кто и щелкал семечки, то потихоньку и скорлупки собирал в горстку.
Особенную значительность событию придало то, что открыл собрание первый секретарь райкома, очень уважаемый всеми без исключения колхозниками человек. Это ясно почувствовалось уже по тому, как встретили люди Наталью Захаровну. Едва только легкая фигурка Васильевой показалась на крыльце, вся площадь перед крыльцом огласилась приветственными возгласами. И сразу же раздались аплодисменты, как будто в воздух поднялась огромная стая веселых птиц.
— Я, может быть, и петь не собираюсь, а вы мне хлопаете, — пошутила Васильева, быстро обегая взглядом повеселевшие лица. И сама заговорила весело: — Батюшки, сколько же здесь знакомых да приятелей!