Вторая уборочная сводка в газете.
Против «Полоса» – прочерки, прочерки, прочерки... Лишь в графе «Заготовка кормов» – перевыполнен план. Застоговано 3728 тонн сена. Лен еще славный...
В ту тяжелую, сложную осень Голышмановский район курировал член бюро обкома, председатель комитета народного контроля товарищ Пахотин. С понятной тревогой и беспокойством ехал он в «Колос». Побеседовал с Винокуровым, Смольниковой, с главным механиком, с бригадирами, с механизаторами. Слово в слово... Сверху донизу уверенно называют одни и те же цифры, сроки, рабочие планы уборки, маршруты движения, маневра техники, очередность полей, личные задания и обязательства, условия соревнования, размеры и меры материального поощрения. Сверху донизу – спокойная эта уверенность: «Пшеницу мы скосим на свал за шесть дней. Машины готовы в ночную работу. Мы тоже готовы». Все продумано, взвешено, обеспечено, подстраховано. Председатель комитета народного контроля уехал из «Колоса» хоть и не совсем, но успокоенным.
И тут мне хотелось бы поговорить о «тихом творческом часе» руководителя, в ранге того же Винокурова, о часе, в который семь раз отмеряют и раз, один, режут. Не секрет, не открытие – заполошная жизнь от весны и до осени у агрария-администратора.
Кампания погоняет кампанию. Две, три кампании подчас состыкуются. Как железно необходимы бывают в такой обстановке продуманные, четко выверенные, оптимально рассчитанные решения и планы. Не суматохой рожденные, не в текучке-толкучке, с подхвата подхваченные, а высиженные в тихий-тихий творческий час. Пусть он длится неделю – в секунды сожмется разумный и верный маневр. Он не с маху, он «высижен». Те же маршруты движения уборочной техники. В Ражевском, к примеру, совхозе, что ни день, гоняла с места на место за 20–25 километров новенькие комбайны – «Сибиряки». Конвульсивные, судорожные броски. Владычили суматоха, текучка. Без тихого часа руководитель иной похож на хлебосольного Ванюшку. Собрал гостей и печалится: «Была бы мука, пельменей настряпал бы – мяса, язвило, нет!» Дай в твой тихий и творческий час простор и свободу предвидению. Одолей, покамест один, наихудшие предполагаемые обстоятельства, а потом приди на совет. Ум – хорошо, совет – лучше.
У Винокурова был этот тихий творческий час. Был потом и широкий сосет.
Итак, слово решения – косить или не косить, валить или не валить – осталось за хлеборобами, хозяевами земли. За Винокуровым же и Смольниковой осталась нелегкая ноша ответственности – партийной и государственной. Они в коллективе – головы.
Девятое сентября. Хлеб чуточку, да не гож под «нож». Пашни у «Колоса» обрамлены повсюду лесами. Больше влаги и тени. Меньше солнца. Здесь бессилеет и остужается теплый сухой ветер. И не поднимается у Михайлы Максимовича рука, чтобы взмахнуть ею, предательски дрогнувшей, зажмуриться и повелеть комбайнерам: «Вали!»
Не поднимается.
Коротка председательская ночь. Да и не ночь вовсе, а четыре действия арифметики. Еще раз, много раз, до мельчайших деталей выверяет он, корректирует тихий свой творческий час.
Не спит и Людмила Андреевна. Здесь своя арифметика. Люди, лица, характеры, доблести-слабости каждого, опыт, умение, здоровье, семейный настрой... Случаются среди ночи звонки. На том конце провода тревожные, беспокойные голоса.
И только двенадцатого сентября, только двенадцатого вышли в поле «ножи». Начали выборочно. Через день перешли на массивы. Через шестеро суток на площади 3325 гектаров пшеница лежала в валках. За шесть суток (не путать с днями) «Колос» подмял, обогнал, оставил на «собственноличном хвосте» остальные хозяйства района и взобрался по косовице на первую «красную» строку. 97,5 процентов! 2,5 – семенные участки и поздний овес. Оки косятся. Позабыты и баня, и бритва, и праведный сон. Председатель однажды (подкачал «Москвичом») погнал по участкам на красной пожарной машине. Выл изловлен инспектором Госпожнадзора. Товарищ грозился оштрафовать. Листал инструкцию...
– А у меня и в самом деле пожар, – радостно скалил зубы Михайло Макснмыч, обводя широким намахом руки рокочущие, грохочущие, возгудающие, дымящиеся от пыли, солярки и мелкой половы поля.
– Пожа-а-ар, братушко-о-о... – пропел боевым петушком почему-то в румяное ухо инспектору председатель, тряхнул ему плечи, и озорной, по-мальчишечьи верткий, вскочил на спецтранспорт и помчал на «пожарнице» дальше.
Первое зерно. Тяжелое, янтарное, мускулистое, вызревшее... Не зерно, а картечь. Засыпай поверх пороху и по гусям-казаркам пали!
– Машин нам, машин нам! Любых самосвалов! – стонает, звонит и стучится повсюду Михайло Максимыч. – Тока загрузил – арараты! Комбайны на поле стоят под завязку с зерном...