Видя, что поручик слишком увлекся полемикой, генерал Фичев встал, смерил Слави долгим взглядом и медленно, спокойным тоном сказал:
— Послушай, солдат! — Слави Хаджиславчев вытянул руки по швам. — На вершине Святой Горы воздвигнуты памятники русским воинам, павшим за свободу нашего отечества. Тырновцы приносят туда цветы, ставят свечи. Чтят память погибших. Русский народ наш брат. Зачем же вы, спрашиваю я вас, навязываете нам в качестве образца для подражания русский царизм?.. Впрочем, пока мы тут с вами беседуем, у нас кое-кто тоже пытается навести порядок: «молчать, не рассуждать!» И что же, вы протестуете против этого? Разъясняете людям истинное положение вещей? Следует больше чем когда-либо думать о стране, о народе, над которым нависла страшная опасность. Это ваш долг солдата и гражданина перед матерью Болгарией!
— Молодые — ты ведь знаешь их, Иван, — всегда торопятся с выводами. Что с них взять, — старый Хаджиславчев закашлялся. — Так оно. А я тоже, сказать по правде, думаю, что надо малость обуздать союзников. На что это похоже? Одним подавай одно, другим — другое. А нам что остается?.. Мы должны твердо решить: или — или!
— Так или иначе, но мы идем к войне. А это, как тут ни крути, — ошибка, — вмешался Горбанов.
— Ну вот, и ты туда же, поддакиваешь жене, — перебил его хозяин. — Война такая, война сякая… Славчо, — обратился он к сыну, — вели, чтобы подавали обед, чего они медлят.
Генерал Фичев поднялся. Лицо его выражало досаду. Он попросил поручика привести лошадей и, пожав на прощанье руку Горбанову, сказал:
— Я пообедаю с нашими. Они меня ждут. А поручик Михайлов ровно в час обязан явиться в казарму.
Хозяин встал, оперся на трость. И вдруг пол заходил ходуном, стены дома затрещали. Побледнев от испуга, старик пробормотал:
— Как же так? Пообедаем, тогда и поедете. Из-за вашей политики мы двух слов по-человечески сказать не успели.
Поручик, сидя в седле, подвел генералу его коня. Фичев потрепал скакуна по холке, проворно вставил ногу в стремя и еще проворнее вскочил в седло. Выехав на шоссе, всадники пустили лошадей галопом и поехали не в сторону казарм, а к винограднику Фичевых.
На винограднике Николы Габровского, разостлав на траве половик, сидели трое: хозяин виноградника, студент Ботьо Атанасов и поручик Михайлов. Криворогий месяц сиял на небе. При его слабом свете можно было различить две наспех поставленные палатки: в одной разместилась семья Габровских, в другой, возле поваленного ураганом ореха, — семья писаря Драгостина. В палатках не зажигали света, боялись новых толчков. Тут и там на лужайках горели костры: покинувшие город тырновцы готовили ужин. Монотонно, усыпляюще стрекотали цикады. Где-то лаяла собака.
Студент закурил.
— Мы вовсе не питали надежд, что новый премьер-министр Данев осмелится изменить курс. Не ему и не его худосочной партии решать государственные вопросы, их решает царь.
— Откуда только выкопали этого болвана? — не выдержал Атанасов. — Никудышный профессор ударился в большую политику. Тоже мне русофил…
— Пешка, — продолжал Габровский, — он только облегчит проведение в жизнь военной авантюры, о которой говорил генерал Фичев. А это означает, товарищи, что греческая и сербская буржуазия смогут осуществить свои захватнические планы. Помяните мое слово, это начало национальной катастрофы для нас, источник новых конфликтов на Балканах. Партия заявила пролетариату и всему болгарскому народу, что она решительно против союза четырех монархов, который служит ширмой для династических и националистических устремлений. И вот: общий враг разгромлен, начался дележ его эгейских провинций.
— Военные занялись политикой, а политики поджали хвосты перед Фердинандом, сволочи этакие! — вскричал в сердцах Ботьо и швырнул сигарету. — Индюки! Обманывают, обворовывают бедный народ… И с бунтами в нашей пятой дивизии не считаются, что ли?..
— Плохо, что впереди никакого просвета, никакой перспективы. А многие вопросы можно было бы решить путем компромиссов… Нам ни в коем случае не следовало бы разжигать войну. Об этом позаботятся империалисты. Они без войн не могут…
— Товарищ Габровский, по-моему, войны не миновать, — вмешался поручик Михайлов. — Два-три дня тому назад командиры дивизий получили от главнокомандующего циркуляр. В нем сообщается, что арбитраж возможен только в отношении спорной зоны и спорных земель в Греции. Если в течение десяти дней все вопросы не получат разрешения, будет объявлена война. Главнокомандующий считает, что союзники не вернут оккупированных земель мирным путем. Арбитраж не даст нам больше того, что мы получили.