«Крадучись дремотою тихою…»
Б. Пастернаку
Крадучись дремотой тихою, Ночь звенит, растет и пухнет, Оттого, что мерно тикают За стеной часы на кухне. Тише! Слышишь? – дышат. – Кто теперь Кроме нас с тобою? – Полно! – Это просто шепчет оттепель, Это просто дышит полночь. Это Жизнь твоя, как пленница, Спутав всех – чужих и присных, Рвется со страниц и пенится И течет из Песен в письмах. Что сказал ты, что замалчивал – Словно век мы с ним дружили. Ведь твоя Сестра мне – мачеха, Разве мы совсем чужие? Вдохновенье. — Буря, Иматра Рвали ворот, как ошейник, Но зато каким сантиметром Вымерить опустошенье? И каких друзей но отчеству Звать: «Спасите! Будьте добры!» Вся земля, в груди ворочаясь, Рвется вон, ломает ребра. Так всегда. И как же иначе? Счастье пусть других покоит. – Если Бог мой в муках вынянчен, Разве мучиться не стоит? …Черной, клейкою мастикою Липнет ночь. Сознанье тухнет Оттого, что мерно тикают За стеной часы на кухне. Спи. А там рассвет завозится В груде блюдец и тарелок. Спи. – Тебе ль считать, заботиться, Что горит и что сгорело?! 1921«Скажи, наконец, до каких это пор мы…»
Юле
Скажи, наконец, до каких это пор мы Всё будем прощаться и письма писать, Пугаться покоя затихшей платформы, Покорной, готовой к разлукам опять? Рассыпавшись медью надтреснутой, третий Проплыл по путям – и ничем не помочь! Твой дрогнувший поезд сегодня же встретит В лесах за Каширой залёгшая ночь. Забудешь? Попробуй! В разлуке печальной До встречи – попробуй – дыханием сдуй Отравленный горечью гари вокзальной Последний, не знавший конца поцелуй. 1922Анна Сергеева-Клятис. Послесловие
В контексте литературного творчества невероятно трудно находить определения таким понятиям, как любительство и профессионализм. Кого можно называть профессиональным поэтом и что дает это звание, стоит ли так уж держаться за него? В России споры на эту тему, как известно, велись еще при Пушкине и выплеснулись в XX век с его сложнейшими перипетиями взаимоотношений искусства и власти, поэта и общества, литературы и идеологии. Мнения высказывались разные, и соотносились они скорее с личной творческой судьбой, чем с масштабом дарования и популярностью. Приведем характерный пример диалога о профессионализме, который в скрытой форме вели два крупнейших поэта XX столетия. В 1934 г. выслушав от Пастернака поздравления по поводу получения квартиры в писательском доме («Ну, вот, теперь я квартира есть – можно писать стихи» [1]). Мандельштам в раздражении сказал: «Я не могу иметь ничего общего с Борисом Леонидовичем – у него профбилет в кармане»[2]. Принадлежность к профессиональному сообществу в этот период расценивалась им как сговор с властью, диктующей что и как писать. Со своей стороны власть тоже интересовалась этой проблемой. Вскоре Пастернак «удостоился» телефонного звонка Сталина, который расспрашивал его об уже арестованном Мандельштаме. Вопрос, тревоживший вождя, лежат почти в той же смысловой сфере: «Но ведь он же мастер, мастер?» – «Не в этом дело»[3], – отвечал Пастернак. Ему напрасно ставили в вину этот уклончивый ответ. Просто Пастернака никогда по-настоящему не интересовал вопрос профессионализма – «мастерства»[4], и своё собственное творчество он тоже мерил другой меркой: «Художник разговаривает с Богом»[5], – утверждал он.
Исходя из общепринятых категорий, Михаил Штих – любитель. Он ни разу не опубликовал ни одного своего стихотворения, не издал даже крошечного поэтического сборника – в профессиональное сообщество не вошел, да и не собирался. Стихи закончил писать так рано, что трудно говорить о серьезной эволюции его манеры, изменениях стиля, поиске собственного пути. Однако общая одаренность личности М. Л. Штиха была настолько велика, что стихи его – не просто «поэтический дневник», слепок жизненных обстоятельств, как бы он сам ни воспринимал написанное. На них трудно смотреть как на органическое единство, сравнивая с циклами или книгами стихов «профессиональных» поэтов, ровно потому что автор не объединял их в циклы, не составлял никаких подборок. Однако общий уровень этих текстов настолько высок, что при чтении их снова возникает вопрос о правомерности термина «любитель». Несомненно одно: Михаил Штих – поэт. Притом поэт «Серебряного Века».