Но выстрелов не слышно. Ракеты вскоре гаснут, и Смолин, покачиваясь, поднимается на ноги.
Швед, разглядев вблизи старшину, торопливо вешает автомат на шею, топит в стороне от тропы заряженную гранату. Затем перетаскивает немца себе на спину и молча пускается в путь.
Проходит четверть часа.
— Дотащишь? — шепотом справляется Смолин.
— Тело — да, а за душу — не ручаюсь, — хрипит Арон.
Смолин устало бредет за Шведом, и старшине мерещится, что немец, странно вихляясь, идет сам. Его огромное тело накрыло почти с головой невысокого и худого разведчика. Однако отчетливо видно: ноги пленного волочатся по грязи, подпрыгивая на кочках.
Впереди разрываются три или четыре снаряда.
— Нащупали, черт их возьми! — вздыхает Смолин. — Не дотащим…
Но тревога напрасная. Это обычная ночная стрельба, без прицела.
Разведчики останавливаются и отдыхают.
— Он не опомнится раньше времени? — кивает на пленного Швед.
— Едва ли.
— Понятно. Ты угостил его от души.
— Я слушал. Сердце у него действует, — успокаивает не столько Арона, сколько себя Смолин. — Очухается.
— Хитрые — сволочи, — качает головой Швед. — Тонко придумали: утка в болоте — все равно, что рыба-бычок в бухте. Кто подумает за эту хитрость?
Смолин не отвечает. Он перекладывает пленного себе на плечо и медленно идет к своему берегу.
До передовой — рукой подать. Месяц спрятался в тучи, и двигаться совсем тяжко. Но вот серп на несколько секунд очутился в просвете между ними. Смолин оборачивается к Шведу, чтоб убедиться: товарищ рядом.
И в это мгновение Арон замечает на лице старшины холодную усмешку.
— О чем ты улыбаешься, Саша? — весело справляется одессит.
— Дурни.
— Кто дурни, мне интересно?
— Кто ж еще? Немцы.
— А, ну да… — соглашается Швед. — Вообще — Дурни.
Они бредут снова к своему берегу, и Смолину вспоминается сейчас старый его учитель Кузьма Дмитриевич Морозов, тайные игры в лесу и внезапные вопросы старика: «А скажи-ка, Саня, сколько раз в минуту бьется сердце у обычной домашней утки?»
Старшина тихо смеется.
— Чего ты такой веселый? — дотрагивается до его плеча Швед.
— Ничего, — усмехается Смолин. — Ничего такого. Просто утки не играют свадеб осенью… Глупо… Осенью утки улетают на юг, Арон…
СЛОВА НА ЯЗЫКЕ ВРАГА
— Я все думаю за твой анфас, Саша, — цепляется к Смолину Швед, искоса посматривая на старшину. — Ты хочешь выйти в полные генералы и делаешь себе бороду?
— Отстань!
— Может, твоя бритва тупая, и ты не хочешь рисковать шкурой?
— Тупая.
— Тогда возьми мою.
— Не надо.
— Нет, вы посмотрите на него, — не отстает Швед. — Боевой разведчик и боярская борода! Это не рифмуется!
Смолин делает вид, что не обращает внимания на слова приятеля и продолжает посасывать прокопченную трубку из верескового корня. Через несколько минут он выбирается из окопа и уходит куда-то в глубь леса.
Арон подсаживается к Ивану, глядит на него в упор, полагая, что Намоконов заговорит первый. Но эвенк молчит.
Тогда Швед не выдерживает.
— Слушай, сержант, ты же все видишь. Так нельзя. Он киснет.
Сибиряк вполне понимает товарища и почти закрывает чуть раскосые глаза. Он старше других во взводе — и многое видел в жизни.
— Однако, это пройдет, Арон.
— Хм-м, хотел бы я знать — когда? Ты ж соображаешь — каждый божий день летают пули, и горемыка натыкается на них раньше другого. Надо что-то придумать…
Оба разведчика молчат, не зная, что бы такое сделать для Смолина, по их понятиям, впавшего в грусть. Конечно же — в грусть: борода и молчание — явные признаки дурного расположения духа.
Да, в боях случается такое. Ведет себя солдат безупречно, воюет с веселой злостью, делится с новобранцами всякой окопной премудростью — и вдруг… Вдруг — все летит кувырком. Человек становится скучный и рассеянный, ходит по земле согнувшись, отвечает на вопросы товарищей не сразу или не отвечает совсем — и, действительно, чаще других натыкается на пулю или осколок.
На войне для таких горьких превращений причин хоть отбавляй.
Чаще это случается с женатыми. Еще чаще — с многосемейными. Солдату вдруг кажется, что последнее письмо от жены было бог знает когда и что молчание — верный признак несчастья. Может, она больна и даже умерла. Или хворают дети. Или, несколько иначе, — жене невмоготу на работе. Попробуй — выстой две смены в холодном цеху, а питание… известно, какое питание в пору войны.