Ежак сплюнул от злости. У него зачесались кулаки. Он был молодой здоровый парень. И он не знал сомнения в своих силах. Мысль о том, что Каменев связан по рукам преследованием, поддерживала желание непременно продержаться, вырваться отсюда. И уж тогда бы поглядели: кто — кого.
Вырваться, вырваться… Язык колокола да веревка, волочащаяся по полу, подрагивают в ответ на выстрелы. Ежак ухватил ее крепко, надежно, рванул — ударил колокол грозно, с железным придыхом, и задрожали стропила, и потек звук в бойницы, в степь, на соседние деревни, проселки и поля. «Ну-Где-Ты-Завол-Жская-Бригада! Где-Ты!»
Он точно слился с ревущей медью, клокочущей медью, орущей, неумолчной, бешеной! Набат рвался за кордон, сквозь конные сотни, сквозь гражданскую, сквозь грохочущую дробь «максимов», «льюисов», «гочкисов», сквозь огонь и дым пороховой.
Ежак отбросил веревку. Расхристанный, длиннорукий, он замер, уставившись на люк, подрагивающий под ударами прикладов. Его черный «смит» был зажат в правой руке. Ежак медленно взвел курок. Крышка люка, окованная железными полосами, побитые ржавчиной петли и серые от пыли доски — вот его защита. Он снял с пояса гранату. В ней не было капсюля, но сейчас это было неважно. Будь в ней даже десять капсюлей, с одной бомбой не одолеешь банду. «Но почему они еще не приладили бомбу с той стороны? — подумал он. — Не догадались?» Он с зажатой в кулак гранатой и черным «Смитом» вырос над люком и заорал во все горло. Он издевался, точно играл с ними, и ему стало весело, и это веселье безумствовало в нем. Он еще поиграет. Ох, как он еще поиграет, восемнадцатилетний начальник Новоайдарской милиции! И ты, Васютка Каменев, будешь напарником ему в этой страшной кровавой игре.
А Каменев гарцевал на взгорбке, недосягаемый, неуязвимый. Он кричал, что четвертует Ежака, сжарит на костре, привяжет к конскому хвосту…
Ежак расплел веревку, привязал один конец к чеке гранаты, приоткрыл люк и опустил бомбу. «Теперь не сунутся. Теперь у меня еще патрон сохранится».
Колокольня будто была клеткой для него. Но колокол, дико прокричавший о помощи, о ненависти, нес призыв по дорогам.
И когда истекал одиннадцатый час осады, 2-я Заволжская бригада смяла банду. Только атаману с десятком человек удалось уйти.
А те, пятеро с колокольни, постаревшие и полные ненависти, прыгнули в седла и сгинули в степи.
Долго летали по степи отголоски выстрелов и погони. Они шли по следам атамана и взяли его в деревне Волкодавовке, гиблом кулацком месте. Связанного атамана они привезли поперек седла к братской могиле, поставили на колени и навели на него винтовки.
— Вот и все, Васятка! — сказал Ежак. У него была седая голова. Он очень устал. Но «смит» с полным барабаном не тяготил руки, он был безотказным, этот тяжелый необходимый револьвер.
Церковь разобрали. На том месте сейчас стоит школа. Ребята галдят на переменках во дворе. То же глубокое южное небо над головой, та же холмистая даль за селом.
Как предание, как легенду вспоминают старожилы церковный двор и позеленевший, побитый пулями медный колокол. И помнят старожилы неизвестных ребят, осажденных в церкви. Легенда течет точно река, и все новые подробности прибавляются к ней. Ныне говорят, будто целая армия не смогла одолеть пятерых.