Первая поэза о Грезэлии
Цепя и режа чувствованья, звуки
Текут порывно в жуткой глубине…
Бросают их невидимые руки.
Касаясь струн, звенящих будто вне.
И каждый звук меня ведет глубоко…
Я иногда вхожу в безстенный зал,
Где каждый – Все, но вечен одиноко,
И каждый, знаю, вечность разгадал.
Я – принц Фантаст! В Грезэлии забыто
Все внешнее, – к нему я так-же слеп.
Когда-же грудь кольнет слегка избыток,
То он ведь нем и, словно Мир, нелеп.
Я ухожу за жизненные стены,
Чтоб жить душой, чтоб не звала назад
В свой топкий круг цепь повседневной пены…
Во мне мой Мир и я им властно взят.
Февраль 1913.
Вадим Шершеневич
Коломбина сомневается
Весенние талые звуки…
Сомнение давит грудь…
Ах, облегчит-ли муки
Кто-нибудь?
Амура стрелы так тонки,
Но ядом пропитан конец…
Я жду на-днях ребенка
И не знаю: кто-же отец?
Любила двоих я сразу,
Двоим обнажила свой стан –
Тебе, Пьеро светлоглазый,
Тебе, Арлекин – Дон-Жуан.
Одному отдалась я в смехе,
И взял он меня, как тигр.
Другому-же – зная утехи
И радость любовных игр.
Один целовал мои руки,
Другой пылавшую грудь.
И вот под талые звуки
Глаза застилает муть.
Ах, облегчит-ли муки
Кто-нибудь?
Я тоже Пьеро
Сижу я, глупый, как сказка,
На талом, бледном пути…
Коломбины пахнет подвязка
Сырой фиалкой Coty.
Сижу, никому не мешаю,
Как голос совести – нем…
Видеть сны себе разрешаю
Вишь в оправе французских поэм.
В стиле Джотто на блеклой бумаге
Вывожу пируэтом «S»
И в старинной ржавой отваге
Обнимаю холодный эфес.
И всю злость своего каламбура
Посылаю Вам, Арлекин…
Отстраняюсь от стрел Амура,
Как от брызнувших грязью шин,
И в снежных опавших розах
Я – искусственный, как триолет,
О больше, чем сладостных, грезах
Мечтаю – Пьеро и поэт.
Москва.