Сидя за столом в кают-компании, он все повторял с сожалением:
- Эх, не дало мне начальство остаться на станции. Это же были бы такие фантастические кадры. Я когда рассмотрел ледяные валы - ужаснулся. А скажите, Михал Михалыч, как это вам удалось дотащить самолет с аэродрома в лагерь? Откуда только силы взялись справиться с такой махиной?
Сомов только пожал плечами.
Самолеты ушли на юго-запад, увозя с собой двух наших товарищей - Гурия Яковлева и Колю Миляева. Как им не хотелось расставаться!
10 апреля.
Снова в небе гудит самолет. Это Титлов. Едва затихли двигатели, вниз по трапу буквально скатилась фигура в кожаной куртке. Я первым попал в объятия старого приятеля штурмана Льва Рубинштейна. Он то прижимал меня к себе, то, отстранившись, вглядывался в мое лицо, словно пытаясь отыскать следы зимних испытаний, с умилением разглядывал мою ассирийскую бороду.
- Ну молодчина, - то и дело повторял он. - И вообще вы все молодцы. Нам Мазурук еще на Врангеле рассказал, что вам пришлось пережить.
С Титловым прилетел еще один кинооператор - Саша Кочетков, непременный участник всех высокоширотных экспедиций, ученик и помощник знаменитого Марка Трояновского, с именем которого связана не одна полярная эпопея.
Погода стояла отличная. На небе ни облачка. Тридцатиградусный мороз приятно щипал щеки и нос. Только легкий ветерок сдувал снежную пыль с верхушек торосов.
Следом за Титловым снова прилетел Мазурук. Пока грузились самолеты, Мазурук и Титлов, прихватив с собой кинооператора, отправились, в сопровождении Сомова навестить старый лагерь.
Вернулись они потрясенные увиденным.
- Сказать честно, я не ожидал такого, хотя в Арктике многого насмотрелся, - сказал Титлов, покачивая головой. - Уж очень страшные эти валы торосов. Даже сейчас. А представляю себе, что здесь творилось, когда они наступали.
- Да, в опасную вы попали переделку, - сказал Мазурук. - Но молодцы. Все выдержали, со всем справились. Настоящие герои.
Мазурук взлетел, а следом за ним Титлов, забрав с собой еще двоих - Макара Никитина и Сашу Дмитриева. А мы, оставшиеся, возвращаемся в наши опустевшие палатки.
Яцун устраивается на койке улетевшего Яковлева. Монотонно гудит паяльная лампа. Покачиваются подвешенные для просушки унты и куртки. В запотевший круг иллюминатора льется солнечный свет. В его широком луче резвятся серебристые пылинки. Где-то потрескивает лед и тихонечко посвистывает ветерок в вентиляторном отверстии.
Последняя ночь на льдине. Неужели последняя? Даже не верится. Неужели все осталось позади: холод, испытания, опасности? Но чувство радости смешивается с грустью.
11 апреля.
Последний день на льдине. Неужели конец? Этот вопрос чувствуется во взглядах каждого из нас. Почти все грузы уже сложены на аэродроме, ожидая своего часа.
Прилетевшие Мазурук с Аккуратовым начали было торопить нас с отъездом, но поддались на нашу общую просьбу - принять участие в последнем торжестве - дне рождения Кости Курко. Я решил блеснуть перед гостями своими кулинарными талантами: Изготовил щи из свежей капусты, добавив в них обломок "ветчинного бульона", нажарил антрекотов, открыл последние баночки с икрой, наварил картофеля, настругал мороженую нельму. (На коронный кекс меня уже не хватило.) Стол украсили бутылки шампанского и гора салата из овощей, привезенных летчиками (кстати, как и нельма, антрекоты и картофель). После скромных возлияний и чая все отправились в старый лагерь.
- А что будем делать с фюзеляжем? - спросил Сомов, повернувшись к Мазуруку.
- А зачем с ним возиться? Пусть себе лежит, как лежал до святого пришествия, - сказал Илья Павлович, недоуменно пожав плечами.
- Так с меня в Москве шкуру спустят, если мы его не уничтожим, - сказал Сомов. - Только как его ликвидировать, ума не приложу. Аммонал у нас закончился. Да и будь у нас его хоть тонна, мы бы трехметровый лед все равно не пробили.