"Не is happy, whose circumstances suit his temper; but he is more exellent, who can suit his temper to any circumstances".
D. Hume{23}
Утро 8 декабря началось как обычно, не предвещая никаких неожиданностей. Погода успокоилась, лед помалкивал, и я, как обычно, суетился на камбузе, готовя обед. Все собрались вовремя и с аппетитом уплетали наваристые щи из оленины. Запаздывал только Дмитриев, видно расшифровывая очередную радиограмму. Наконец и он появился на пороге и молча положил на стол перед Сомовым листок бумаги. В этом не были ничего особенного. Но я слишком хорошо изучил Сашу, лицо которого было воистину зеркалом души, чтобы понять: произошло что-то особенное. Да и весь его вид в наброшенной на плечи куртке и с незавязанными ушами потертой пыжиковой шапке, свидетельствовал, что я не ошибся.
Сомов прочел радиограмму и медленно обвел взглядом сидящих за столом. Все затихли, чувствуя, что произошло что-то очень важное.
- Так вот, друзья мои, - начал он. - Правительство приняло решение продлить работу станции еще на один год, - и снова замолчал.
Все впились глазами в лицо Сомова, понимая, что это лишь присказка, а сказка еще впереди.
- Руководство Главсевморпути считает, что для успешного продолжения дрейфа необходима преемственность в работе. А для этого необходимо, чтобы два-три человека из нынешнего состава станции остались дрейфовать на второй год. Я, конечно, понимаю, что выдержать еще один год - тяжелое испытание. Но без этого не обойтись. Никого неволить не буду. Это дело сугубо добровольное. Пусть каждый обдумает предложение, оценит свои силы и возможности. Торопиться не надо. Это ведь не к теще на блины сходить. Не позднее завтрашнего утра тех, кто решил остаться продолжать дрейф, прошу сообщить мне. Вопросы есть?
Наступила тишина. Сомов набросил на плечи шубу и вышел из кают-компании. Вскоре она опустела, и я остался наедине со своими ложками-поварешками. На ужине тоже никто не появился. Помыв посуду, притащив со склада порцию продуктов для дежурного, я отправился восвояси. Гудкович, забравшись в спальный мешок с головой, тихо похрапывал. Дмитриев, покряхтывая, ворочался в своем закутке за занавеской.
Газ был потушен, и в палатке царил мороз. Я торопливо разделся и нырнул, словно в прорубь, в заледеневший за день пуховый вкладыш, скрючившись, как младенец в матке.
Наконец мое гнездышко прогрелось, и я, вытянув ноги, предался размышлениям. Впрочем, гамлетовский вопрос "быть или не быть" я для себя решил не задумываясь еще в кают-компании. Я закрыл глаза и предался воспоминаниям. После возвращения из последней высокоширотной экспедиции меня ни на один день не оставляла надежда оказаться на дрейфующей станции.
Вспомнилось, как огорчил меня отказ Кузнецова. Пять долгих месяцев после возвращения из экспедиции меня не оставляла надежда попасть на льдину к Сомову. И вот неожиданный ночной вызов в Главсевморпуть. Перед моим мысленным взором возник заставленный старинной мебелью кабинет. Вспомнилось, как, затаив дыхание, слушал я Водопьянова и охватившее меня чувство телячьего восторга.
Желание попасть в эту загадочную страну, называемую Арктикой, зародилось еще в детстве, наверное, тогда, когда я впервые прочел книгу Лялиной "Русские мореплаватели, арктические и кругосветные". Я воображал себя то отважным первопроходцем, бредущим среди полярной пустыни вслед за собачьей упряжкой, то суровым капитаном ледокола, ведущим свой корабль среди арктических льдов, то бесстрашным полярным пилотом, покоряющим воздушные арктические пространства. Видимо, этому способствовали и присущая мне склонность к романтике, и жилка авантюризма. И вот случайная встреча с Павлом Бурениным, и мечта стала реальностью. Арктические экспедиции, прыжок с парашютом на Северный полюс, многомесячный дрейф на станции, казалось бы, должны полностью утолить мою жажду приключений. Но нет. Стоило судьбе поманить меня пальцем, и я вновь готов пуститься во все тяжкие.
Что же заставило меня сейчас безоговорочно согласиться на продолжение дрейфа? Обуреваемый воспоминаниями и сомнениями, я беспокойно ворочался с боку на бок и вдруг явственно услышал свой внутренний голос:
- Ну чего ты мечешься? Ведь решил остаться, и дело с концом.
- Решил-то решил, но все же...
- А кто тебя заставляет остаться? Никто ведь не неволит?
- Нет, не могу иначе. Совесть не позволяет. Все же я один из самых молодых, не женат, да и на станции всего несколько месяцев.
- Да брось ты лицемерить, - съехидничал внутренний голос, - молодой, холостой. Уж самому-то себе можешь честно признаться: славы захотелось.
- Захотелось, ну и что? А кому ее не хочется? Только о ней даже мечтать смешно. Слава - это известность, портреты в газетах, письма от незнакомых девушек. А тут притаился, как разведчик в тылу врага. Даже родители не знают, где ты находишься.