Но хуже всего было то, что врать восьмиклассники школы Маккормака умели не слишком хорошо. Те, что понаглее, похоже, полагали, что оптимальный способ преподнести вранье поубедительней – это лучше стараться. Так что, готовясь скормить нам откровенную туфту, они прекращали мяться и мямлить и тараторили максимально уверенно. Такое впечатление, что они начитались инструкций на тему того, как отвечать так, чтобы в твою честность поверили, – смотреть в глаза! говорить твердым голосом! – и были исполнены решимости применить их все сразу, точно павлины, распускающие хвост. Смысл заключался в том, чтобы продемонстрировать поведение, противоположное тому, которое можно было бы ожидать от взрослых, – потому что подростки умудряются сообщать правду уклончиво, а врать с самыми честными глазами, – но столь резкая перемена в поведении слишком очевидна. Остальные – таких оказалось большинство – были очень стеснительными, и вранье лишь еще больше это усугубляло. Они вели себя нерешительно. Знание правды заставляло их ежиться. Поэтому и у них тоже выходило неубедительно. Я, разумеется, мог бы им рассказать, что виртуозный лжец непринужденно роняет ложное утверждение между истинными, точно фокусник, ловким движением руки прячущий согнутую карту в середину колоды. Я на виртуозном вранье собаку съел, уж поверьте.
Мы с Полом начали подозрительно переглядываться. Дело стало продвигаться медленнее: мы уже ловили их на совсем откровенном вранье. Между двумя очередными разговорами Пол пошутил о заговоре молчания.
– Эти ребята прямо настоящие сицилийцы, – сказал он.
Ни один из нас не произнес вслух то, о чем думал про себя. Это было то самое ощущение, когда сердце камнем ухает куда-то в пустоту, как будто земля внезапно уходит у тебя из-под ног. То хмельное чувство, когда ты понимаешь, что дело сдвинулось с мертвой точки.
По всей видимости, мы все это время ошибались – иначе не скажешь. Мы рассматривали версию причастности к убийству кого-то из товарищей Бена по школе, но отмели ее. Не было ни одной улики, которая свидетельствовала бы в ее пользу. Ни угрюмых отшельников из числа учеников, никакого школьного следа вообще. Не было и никакого мотива: ни болезненных подростковых фантазий школьных изгоев о громкой славе, ни доведенных до ручки жертв коллективной травли, желающих отомстить, ни даже самого завалящего конфликта в классе. Ничего. Теперь же ни у одного из нас не было необходимости произносить вслух очевидное. Ребята что-то знают.
В кабинет боком вошла девочка и плюхнулась в кресло напротив нас, после чего принялась очень старательно делать вид, будто нас не видит.
– Сара Гройль? – спросил Пол.
– Да.
– Я лейтенант Пол Даффи из полиции штата. А это Эндрю Барбер. Он помощник окружного прокурора. Ему поручено вести это дело.
– Я знаю. – Она наконец взглянула на меня. – Вы папа Джейкоба Барбера.
– Да. А ты – та самая девочка с толстовкой. Мы разговаривали сегодня утром.
Она застенчиво улыбнулась.
– Прости, я должен был тебя вспомнить. У меня трудный день.
– Да? И с чего это вдруг?
– Никто не хочет с нами разговаривать. Ты, случайно, не знаешь, почему?
– Ну, вы же копы.
– И все?
– Конечно.
Пфф, было написано у нее на лице.
Я немного подождал, надеясь на продолжение. Девчонка вновь нацепила на лицо выражение вселенской скуки.
– Ты дружишь с Джейкобом?
Она уставилась себе под ноги, поразмыслила и пожала плечами:
– Наверное.
– Почему тогда я никогда не слышал твоего имени?
– Спросите у Джейкоба.
– Он ничего мне не рассказывает. Приходится спрашивать у тебя.
– Ну, мы общаемся. Но мы с ним не прямо так чтобы друзья. Просто с ним общаемся.
– А Бен Рифкин? С ним ты общалась?
– Точно так же. Я с ним общалась, но по-настоящему его не знала.
– Он тебе нравился?
– Он был нормальный парень.
– Просто нормальный?
– Ну, вроде неплохой. Я же сказала, мы не были особенно близки.
– Ясно. Я не буду больше задавать глупых вопросов. Почему бы тебе просто не сообщить нам то, что ты знаешь? Что угодно, что могло бы нам помочь, что угодно, что, по твоему мнению, нам следует знать.
Она поерзала в кресле:
– Не очень понимаю, что вы… я не знаю, что вам рассказать.
– Ну, начни со школы. Расскажи мне о школе Маккормака что-нибудь такое, чего я не знаю. Как тебе здесь? Что здесь смешного? Что здесь странного?