Кобелиная песня
Серым февральским утром, когда дворники скребли лопатами обледеневший асфальт, а остальные трудящиеся еще чистили зубы, серым февральским утром, которое не предвещало ничего плохого, как, впрочем, и ничего хорошего, – в общем, обычным февральским утром трагически оборвалась жизнь одного из обитателей девятиэтажного, типовой постройки, дома. Потерпевший – пекинес Чарли – был съеден стаффордширским бультерьером Айроном Чаком Ростфалом.
Этому предшествовали следующие обстоятельства.
Айрон Чак Ростфал, или просто Ара, выскочил из квартиры номер двенадцать, той, что в первом подъезде указанного дома, волоча за собой на длинном поводке хозяина – студента четвертого курса машиностроительного института Игоря Стрельцова.
Одновременно из пятого подъезда того же дома пенсионерка Елена Пансофьевна Бут торжественно вынесла пекинеса Чарли.
Обе пары с разной скоростью, но по одной и той же надобности проследовали в западном направлении к участку местности, который еще несколько лет назад назывался газоном. В то время, когда животные приседали, подрагивая от натуги хвостами, их хозяева стояли спиной друг к другу и делали вид, что не знакомы между собой. И было почему.
Дело в том, что Елена Пансофьевна, человек почти интеллигентный, презирала новых русских собак и их хозяев. Это они погубили страну, в которой Елена Пансофьевна жила. И, между прочим, неплохо жила. Она собственной грудью пробила себе дорогу – от простой машинистки до завсектором делопроизводства райкома партии. Она пересидела семерых первых секретарей и каждому из них была благодарна – кому за диплом пединститута, кому за квартиру в новом доме, кому за поездку в Болгарию. Разве это плохо? Но потом райкомы упразднили, и страна превратилась в сплошной бардак. И дипломы, и квартиры, и поездки – теперь все можно купить.
Чарли появился уже после упразднения райкомов, но знал о социально-экономических взглядах Елены Пансофьевны все, поскольку был единственным ее слушателем. Как потомок обитателей дворца китайского императора, он чувствовал себя главным в доме и снисходительно относился к своей хозяйке: пусть болтает, лишь бы вовремя подавала еду.
Студент Стрельцов со своей стороны был от родителей наслышан о прошлом величии Елены Пансофьевны, которая всю жизнь работала в райкоме лишь потому, что обладала шикарным экстерьером и не беременела. Что касается пекинесов, то Стрельцовы их вообще за собак не держали.
Ара был того же мнения. Он знал, что круче него нет никого не только во дворе, но и во всем мире – вплоть до гастронома на углу. Это давало Стаффорду право поднимать заднюю лапу там, где ему хотелось, и гонять местных псов.
Когда священный обряд был закончен, стороны приступили непосредственно к прогулке. Это заключалось в том, что Ара отрабатывал команду апорт, а Чарли сидел у ног хозяйки и высокомерно взирал на идиота, бегающего за палкой. В какой-то момент Чарли неудачно выразился по поводу занятий Ары. Тот сделал вид, что не заметил, но поставил себе на заметку поведение лохматого. Пекинес воспринял спокойствие Ары как признак слабости и гавкнул громче.
Это уже потом Елена Пансофьевна рассказывала о том, что злобный стаффорд набросился на ее собачку без всякой причины. На самом деле причина у Ары была, и довольно веская. Речь шла об иерархии во дворе, а это святое. Обычные собаки перед дракой поднимают шерсть дыбом, скалят зубы и рычат. Ара был специальной бойцовой собакой и ничего этого не делал – он просто подался вперед и застыл, намекая лохматому, что лучше бы тому не гавкать. Лохматый же, не увидев клыков и вздыбленной шерсти противника, решил, что все в порядке и он, как всегда, главный. Чарли оскалился и зарычал в последний раз. Вернее – он начал рычать, но не закончил, потому что уже через долю секунды был у Ары в зубах.
Тут следовало бы написать так:
«„О, Чарли!" – воскликнула Елена Пансофьевна и, всплеснув руками, упала в обморок».
Но это было не так. Пенсионерка Бут в два прыжка настигла Ару и стала со значительной силой наносить ему удары ногами по телу и в жизненно важный орган – голову, сопровождая свои действия матерной бранью. Однако голова не была у стаффордширского бультерьера жизненно важным органом. Он ею просто ел. По этой причине удары Елены Пансофьевны были для Ары не чувствительнее вычесывания блох.
И все равно – напрасно она это делала. Ара сначала только придушил пекинеса, ожидая извинений за некорректное поведение. Да и хозяин уже тянул Ару за ошейник. Ну побаловались и разбежались. Это, в конце концов, наше собачье дело. Но ногами, да еще по голове! Это уже вопрос принципа.
Ара вывернулся и рванул с добычей в сторону металлических гаражей. Еще некоторое время из узкой щели между гаражами был слышен жалобный визг Чарли, а потом все стихло. Ара вышел из укрытия, виновато опустив голову, но облизываясь.
Ирония здесь неуместна, господа. Собака – это член семьи. Что говорить о пенсионерке Бут, если даже китайские императоры считали пекинесов членами своей семьи, выделяли им специальных слуг и награждали почетными орденами. Того, кто смел поднять на пекинеса руку, казнили.
Опухшая от слез Елена Пансофьевна тоже жаждала крови. Когда студент Стрельцов с мамой пришли извиняться и предложили купить нового пекинеса, она не пустила их на порог. Никто и никогда не заменит ей Чарли, она отомстит за его смерть, и месть эта будет страшнее клыков стаффордширского бультерьера. Елена Пансофьевна прибавила еще пару слов из лексикона первых секретарей и захлопнула дверь.
Вечером о случившемся узнал Стрельцов-старший. Собачку жалко, но зачем оскорблять жену и сына?! Что, теперь всем в одну могилу с ее кобелем ложиться? Короче, папа сказал, что, если эта райкомовская блядь еще раз откроет рот, он сам ее загрызет. Все, давайте ужинать.
Но поужинать не удалось.
В дверь позвонили.
В прежние времена Елене Пансофьевне достаточно было бы в нужной обстановке, в нужной позе и с нужной интонацией сказать пару слов Первому – и на следующий день этого студентика исключили бы из комсомола, потом из института, потом у его папы на работе провели бы ревизию и упрятали бы его за решетку, потом его маму бы… Ох, сладкое это чувство – месть! Елена Пансофьевна даже плакать перестала, представляя себе процесс исчезновения семьи Стрельцовых.
Но сейчас не те времена.
Хотя – как сказать. Елена Пансофьевна хорошо запомнила, как Первый, уходя, говорил:
– Запомни, Леля, ничего не изменилось, мы все при власти.
И он был прав. Кто-то в демократы подался, кто-то в бизнес, но, если не обращать внимания на символику, картина та же.
Елена Пансофьевна набрала номер телефона. Первый сейчас возглавлял региональное отделение партии, выводящей страну из кризиса, имел большие связи и мог бы помочь. Выслушав рассказ Лели, Первый озадачился и попросил через часик перезвонить. Через часик Леля по совету Первого написала заявление на имя прокурора района. Там уже ждут.
К концу рабочего дня Елена Пансофьевна в деловом костюме из прошлого гардероба сидела в кабинете прокурора с тремя листами машинописного текста.
Текст, который, понятное дело, касался трагедии, развернувшейся на глазах заявителя, сопровождался также замечаниями на тему употребления наркотиков Стрельцовым-младшим, нетрудовых доходов Стрельцова-старшего, далеко не весталочьего поведения жены последнего, а также риторическими вопросами – «доколе?!» и «сколько можно терпеть?!». Заканчивалось все требованием привлечь к уголовной ответственности убийцу Чарли. Дата и витиеватая подпись: Е. Бут.
Кого, хочу я вас спросить? Кого не тронут эти, почти шекспировские, страсти?
По версии Елены Пансофьевны, прокурор, еще не дочитав заявления до конца, должен был зарыдать, а потом высморкаться, воспылать гневом и дать указание стереть с лица земли всю стрельцовскую породу. Тем более что, осмелюсь напомнить, был звонок.