Я видел все сразу, все цвета, которые были прекрасны Даже при лиловом лунном свете. О, как славно!
И вдруг я заметил, что стою на губах Примечания, а он говорит что-то очень громко, но я не слышу, потому что колеблюсь от каждого движения его губ и есть угроза свалиться в пропасть его рта. Я все с большим трудом удерживался на его нижней губе, и внезапно он выкрикнул слово, которое я понял: «Дурак!» — и я не удержался, соскользнул…
Мой крик никого не разбудил.
Я встал и вышел во двор, чтобы успокоить колотящееся сердце. Белые стены домиков, повернутые к луне, мерцали особым дружелюбным светом. Я подошел к кусту сирени и тронул листочек, который и сейчас, в потемках, не обрел серого оттенка, а зеленел всей своей нежной, для глаз, и жесткой, для кончиков пальцев, поверхностью. У каждого предмета вокруг были свое лицо, свой цвет. Мне вдруг захотелось прижаться к бабушкиной груди и заплакать.
Я настороженно огляделся. Кругом все спало. Тогда я вышел за ворота и, ступая осторожно, стараясь держаться в тени кустов, побежал в сторону родного поселка.
Дедушка сидел на лавке и потирал затылок. «Так, значит уже в оранжевых ходишь? Вот какой карьер, бабка, внучок сделал!» Бабушка, заплаканная от радости, отмахивалась: «Не язви, язва. Ужели внуку не рад?» — «Рад, как же», — огрызался дед, словно не он пять долек назад сжимал меня в объятиях, и сметая слезу.
Окно было распахнуто, и крыша домика Примечания колола мне глаза. Он был беззащитен. Попер супротив рожна, сидел бы себе в своем красностенном домике. Ничего этого я не мог рассказать милому злому дедушке.
— Дед, споем? — вдруг попросил я.
— Разные у нас с тобой песни, — окрысился дедушка и тут же затянул с высокой ноты песню времен оккупации планеты:
Я подхватил сипло, с непривычки, потом — чище, звонче. Бабушкин голос вплелся, и чудо, чудо, но вдруг я испугался. И запахнул лицо — закрылся. Я вспомнил, что музыка расслабляет, и агломерат показывает свое настоящее лицо. А вот дедушка и бабушка не изменились. У них были прежние добрые лица. Настоящие? Песня оборвалась. В гнусной тишине я не сразу нашелся.
— Фашку видел. Цветет. Моя невеста, — наконец сказал я.
— Не по тебе, — сказал дедушка. — У тебя глаза серые, а у нее — видал какие!
Горьким был разговор…
Под утро я попрощался с бабушкой. Дедушка проводил до опушки леса.
— Как здесь прекрасно. — сказал я. Надо полагать, своим восхищением я не нарушал условий Победившего Разума. Закона презирать Аграрку нет. Просто не рекомендуется ее любить.
— Прекрасно? — повторил дедушка. — Стало быть, нравится? Вот мы ночь с тобой проговорили. Даже песни пели, хоть ты личико и прятал. Подрос ты. Но расти тебе еще долго. И в какую сторону потянешься, галактика тебя знает… Напоследок разочарую тебя. Тебе, оранжевому, пора бы знать, что все это — подделка.
— В каком смысле?
— В прямом. Агломераты давным-давно истребили природу. Но потребность в ней у многих осталась. Тяга к природе перешла в легенду. И тогда в Околесице сделали траву, сконструировали деревья, нанизали на них листву, наворочали пригорков и оврагов в бывшей Пустице — в ее кусочке, запустили собак и кошек с планеты Земля, сработали еще всякой живности на биосхемах.
— Не может быть. Они размножаются!
— Ты разве забыл, что с твоего детства ничего не изменилось? Тот же Лохматый вон на цепи — нисколько не постарел.
Я прислонился к дереву. Голова кружилась. Но, почувствовав спиной кору, я отпрянул — дерево было ненастоящим.
— Почему? Но почему? По-че-му?
Дедушка не хотел видеть, в какой колодец он толкает меня. Его прожорливая, изголодавшаяся злость перекусила меня, не заметив, как не замечает метровый пес случайно проглоченное насекомое. Но и в этом сравнении теперь, я знаю, участвуют суррогаты: синтетический пес и механическая муха…
— Почему? — передразнил дедушка. — Потому что это часть ЗОД. Кто-то когда-то решил, что возвращение к природе, земледелию, к естественной связи с почвой, к неспешному вдумчивому образу жизни на берегах незагаженных рек, к лесам, полным зверей и птиц, — все это чудовищная глупость, идея, достойная Дурака. И вот, чтобы никакой Дурак не смог вывести агломератов из бездушной геометрии Агломерации, из сутолоки, не оставляющей времени на размышления, из пыли, грязи, закопченности Агломерашки, была придумана Аграрка — с целью опошлить саму идею ухода из Агло. Мол, вот она какая, Аграрка — нравится?! — с синтетическими коровами, куцая подделка! Аграрка в том виде, в каком она сейчас существует — с неурожаями, стареющими вырождающимися жителями, пьянством, бескультурьем, — самое убогое, что можно себе представить. Но ведь это лишь провокация — вся эта профанация того, что может быть прекрасным, чистым и обильным. Провокация против несуществующего Дурака. Да, никакой Дурак не станет звать агломератов жить в такой Аграрке! Но умнейший агломерат позовет агломератов в ту Аграрку, которой она может и должна быть!