Это были самые черные попытки в моей жизни. Я с трудом продрался сквозь несчастье… А там подвернулась Мена — с ее упрямством, целенаправленной любовью ко мне, с могущественным отцом, покоряющим миллионы своим похабным творчеством. Помню, Мена говорила: «Я дегустаторша. Я не запойная. Я отведаю одного агломерата — и дальше. Чтоб я да не дала — такого не бывает. Если не каждому давать, можно пропустить Единственного!»
Я был даже счастлив первые недели с ней. А потом я вдруг понял, что она не думает, вернее, мыслит какими-то заранее заготовленными блоками, кассетами мыслей, и мне стало скучно с ней, как мне было бы скучно с самим собой, каким я был ступеней десять назад — восторженной деревенщиной с распахнутыми глазами.
На следующее утро я проснулся с тяжелой головой — после бессонной ночи. День предстоял важный. Поворотный.
За завтраком я поперхнулся таквой — диктор утренних известий, приятно улыбаясь, зачитал сообщение: за последние две недели несколько сот агломератов переехало на постоянное жительство в Аграрку. Правом выезда в Аграрку владеют только оранжевые. Значит, выехали оранжевые! Диктор об этом умолчал. Но я прекрасно понял, что это значит. Уж если оранжевые потянулись туда…
— Эта волна любви к природе достойна сожаления, — подытожил диктор, предоставляя слово профессору такому-то. Такой-то, сделав буку, сдвинув брови, прямо в камеру сказал, что пестрота красок Аграрки портит зрение взрослых агломератов, а обилие кислорода вредно действует на функции мозга, — например, ночью там невозможно не думать. Деревья там выделяют вреднейшее вещество — озон, который разрушает легкие агломерата, съежившиеся за многие поколения городской жизни.
Вот как, подумал я, не вслушиваясь в галиматью профессора, — появились кретины, возлюбившие травку и птичек. С чего это они возлюбили пестрые пейзажики? Думая это, я одновременно сознавал, что думаю ахинею, и сейчас важно не мое мнение по поводу данной информации, а моя эмоциональная реакция на нее.
— Всех бы их на Г/А! — сказала Мена. — Предпочесть Аграрку!
По дороге на службу я приглядывался к улицам. Справа и слева стояли огромные ящики без окон, по ним ползали автоматы — и красили фасады, красили, красили, красили фасады. Между домами стояли цепочки палок с навешенными на них квадратами и треугольниками. Шимана заворачивала на новую улицу, и снова маршировали ящики, ящики, а оранжевое светило казалось чудом, и я вдруг вспомнил вид сверху, когда еще глупым юнцом парил над Агломерацией на шимане. И мне вдруг показалось, что я упакован в большой серый ящик, в верху которого круглая дыра, через которую проникает оранжевый свет, но от этого все кругом казалось еще серее и непролазнее.
Я вылез из многоугольного ящика — шиманы — и направился к громадному ящику — главному зданию Грозди. Я вошел в ящик лифта и внезапно понял, что ничего из моего доклада не выйдет. Никому он не нужен. Все, что делалось кругом, делалось быстро, ловко, преднамеренно и неостановимо. Выбраться из этой колеи, пропев несколько скорбных слезных фраз, нельзя было. Более того, мой доклад, нацеленный подправить колею, был лишь частью колеи, частью движения, а река не может исправить свое течение иначе, как со временем промыть себе новое русло, или резко, бурно… Мой доклад был лишь одинокой волной, ударяющей в непривычном направлении в поисках нового, лучшего русла…
Не успел я разложить бумаги в главном зале, украшенном мозаикой, изображавшей деяния Предтечи, как вошли девять президентов, ответственных за координацию производств, а с ними — десятки советников и с полсотни работников высших оранжевых служб. Я кивал многочисленным знакомым. Среди советников президентов я с раздражением заметил Рогульку, одноэтапника по ЦВО, и Рачи, ставшего теперь крупным публицистом. Среди оранжевых присутствовал Джеб. С тех пор, как я допетрил, до чего он меня ненавидит, я в постоянном конфликте с ним — и сегодня он пришел, чтобы подгадить мне, это уж наверняка. Он взметнулся к вершинам власти — сейчас он ведущий контролер Координатора, но это не имеет отношения к координации производств.
После вступительных слов я начал:
— Уважаемые президенты! Как триначальник, я рассмотрел все факты в комплексе, чтобы выявить эффективность сотрудничества производств в Агло.
Я стал подробно излагать все, что увидела Комиссия. Президенты хмурились. По их жесту из зала удалили представителей прессы. Рачи, благодаря своей личной близости к президентам, остался. Я ожидал подобной реакции, но смело гнул свою линию, оставляя самые убийственные цифры и факты напоследок.