Потом случился анекдот, который резко возвысил меня в глазах одноэтапников. Наша группа, где занимались, в основном, маклаки, встретилась с новым преподавателем курса «Единство и противоположность разрозненности и сходства», — неким Ратаем.
Этот сутулый сухонький профессор с масляными глазками стал вызывать нас по списку: знакомиться визуально с каждым.
Выкликая маклаков, а их было большинство, Ратай узнавал семейное имя каждого, интересовался, как поживают их родители, пускался в воспоминания о знакомстве с ними. Оказалось, у него отличная память на агломератов с аккуратными круглыми пупками. Он так и просвечивал комбинезоны до пупков.
Передо мной в списке шел Рогулька, маклак, которого я ненавидел за чванливость и высокомерие.
— Рогулька, — вызвал его Ратай.
Рогулька усмехнулся и начал вставать. Поднимался он неспешно и спесиво, как встают агломеруны, сраженные сразу всеми болезнями. Наконец, он распрямился и гордо вперился в лучащиеся добрым любопытством глазки Ратая. Тот елейно улыбнулся:
— Рогулька? Вы из тех Рогулек?
— Да, из тех, — без аффектации, но отчетливо произнес Рогулька.
— Как здоровье бесценного вашего батюшки? Он только что получил повышение? Поздравьте от моего имени.
— Непременно.
— И передайте привет дедушке — мы с ним преподавали в подцентре сомнительных наук — было времечко…
— Передам.
Рогулька не спеша сел.
— Бажан, — вызвал Ратай.
Я вдруг усмехнулся самодовольно и стал неспешно подниматься. Я вставал протяжно, как дед поет, и величественно как расправляется знамя. Ратай озадаченно следил за моим «поднятием». Его глазки забегали, выдавая судорожные усилия памяти. Я стоял. И трудно было не понять, что я жду вполне определенной реакции на свое имя.
— Бажан… — пробормотал Ратай. — Вы… вы из тех Бажанов?
Он явно говорил наобум.
— Нет, я не из тех Бажанов, — со светлой улыбкой ответил я.
Я опускался в роскошный уют общего хохота, как в теплую ванну. Лицо Ратая стало прозрачно-серым.
Во время зачета по его предмету Ратай выслушал меня с презрительным вниманием и сказал:
— Я не удивлюсь, если долгожданное на планете событие будет связано с вами.
— Вы имеете в виду поимку Дурака? — ощерился я.
— Нет, ни в коем случае, — изуверски улыбнулся Ратай. — Идите, но с такими куцыми знаниями не суйтесь ко мне.
Я приходил к нему раз десять, выслушивал тончайшие оскорбления, к которым было не придраться. На одиннадцатый раз я знал его предмет назубок. Он сдался:
— Ну, единство разрозненности и сходства вы усвоили. Зато противоположности не понимаете.
— И не пойму, — сдерзил я, устав от его мучительства. — Как могут быть два предмета едины и противоположны. У меня не умещается в сознании, как можно сравнивать разрозненность и сходство. Все равно, что высоту дома и продолжительность сна. Ваш предмет создан, как и многие другие в этом Центре, только для защиты от Него. Он мало чему научится, если попадет сюда.
Ратай пучеглазо смотрел на меня и долго маялся с ответом.
— Я не уполномочен обсуждать целесообразность своего предмета, — промямлил он.
— Точнее, несообразность!.. Всего доброго.
Я с превеликим удовольствием открыл дверь, вышел и привел новое положение двери в единство с противоположным. Звук вышел громкий и отрадный, разрозненно сходный с внятно облегчившимся животом.
Чем дальше я учился, тем больше вопросов роилось в моей голове. «Ну, хорошо, — думал я, — Защита исключает карьеризм, она глумится над высокими постами, сводя их к унизительному страху перед серьезными решениями, сосредоточивая на начальство презрение толпы. Президенты выбираются в лотерею, следовательно, высшие посты недоступны последовательным карьеристам (лишь позже я узнал, что результаты лотереи подтасовывают, и из ступени в ступень царят одни и те же). Так откуда это стремление взобраться повыше? Почему мы уже сейчас разделяемся на маклаков, которые перекупают наши высокие принципы и ловко спекулируют ими, и на лапосивых. Почему и после ЦВО маклаки и им подобные будут обходить лапосивых? Есть, значит, привилегии? На нашей планете, где определено, что привилегий себе требует только Он, а разумный агломерат добивается для себя лишь одной привилегии — трудиться для пользы общества больше, чем другие».