— Пим, — сказал я, — сиди дома и не рыпайся! Плачь со своими хорошенькими плакальщицами, гнилой нонфуишка!
В полночь был созван совет стихийных лидеров Преображения. Решено было отстаивать Гроздь любой ценой — ожидалось, что воители до утра перегруппируются и нападут на нее более мощными силами, чем во время моей глупой вылазки. Меня неприятно поразило, что все ждали приказаний Пима, хотя и не соглашались не проливать кровь, защищая Гроздь. Пима считали самой яркой фигурой в оппозиции и ждали, когда он официально ее возглавит. Был, правда, еще лидер любомудров, но его никто не знал. Мелкие группы, типа Фашкиной, обрели только локальную популярность.
До утра я с большим отрядом патрулировал улицы городов, вылавливая грабителей и хулиганов. Передвижения лиловых почти не было. В середине ночи погасли фонари. На рассвете в шестьдесят третьем вспыхнул мощный пожар, чьи отсветы озаряли почти всю Агломерацию.
Утром в семнадцатом городе нас настигло идиотское сообщение: Гроздь отбита зодовцами. Комендантом Грозди и временным президентом планеты назначена… Мена. 999 президентов низвержены. Мена… надо же. Она отказалась идти со мной на штурм Оплота, якобы ей страшно. Просто она не поверила, что я всерьез, угадала, мерзавка. И вот — сама.
Примечание, которого я встретил неподалеку от Грозди, — он залег со своими парнями, возлагая надежды на Пима. «Если твоя жена, Бажан, авантюристка, могла расшвырять многотысячные наши силы, то дело Преображения без настоящего популярного вождя погибнет. Я не тот человек, меня никто не знает.»
— Хорошо, едем.
Пим долго ломался. Вокруг него действительно крутилось несколько баб из его нонфуистского прихода. Через час мы уговорили Пима, хотя мне это было и не по сердцу. В полдень мы заняли ласкательный центр. Пим выступил по ласкателям.
Миллионы агломератов словно только и ждали его призывов. С самозванной комендантшей уже к вечеру было покончено. Гроздь отбита и, до грядущего падения Оплота, стала опорным пунктом Преображения.
Возле Грозди нашу шиману остановила вооруженная до зубов группа агломератов. Они, восторженно крича, проводи меня и Пима к главному входу.
Там нас встречал… Джеб. Его поношенный комбинезон был разодран и залит кровью. Чудно — оранжевый комбинезон!
— Знакомьтесь, — сказал Пим, подводя меня к Джебу. Это руководитель любомудров, Джеб. Мы с ним познакомились три попытки назад.
— Мы неплохо знакомы, — сказал я, наученный ничему не удивляться. Джеб усмехнулся. — Выходит, вы, Джеб, лгали насчет нонфуизма?
— Пришлось; мне приятно, что ты пришел к нам. Я и не надеялся. Столько попыток угробил на твое воспитание… и даже пришел в отчаяние.
— Как видишь, не все зря, — сказал я.
Мы поднялись по лестнице в главный зал, а я буравил взглядом мощный затылок Джеба — ну и ну, — думал я, ну и ну…
Наступила последняя, четырехсотая попытка 222 ступени.
Едва заоранжевели подолы облаков, теперь привычных над Агло, Джеб разместил снятое с ракет заслона оружие вокруг Оплота. Там занимали оборону значительные силы воителей. Ходили слухи, что президенты согласны были сдаться — они-то, в конце концов, были лишь случайные лица, выбранные по лотерее — на свою голову. Зато оранжевые принуждали президентов сопротивляться до последнего. Одураченные массы лиловых беспрекословно подчинялись демагогии оранжевых.
Пропаганда оранжевых имела существенный изъян: ведь и преображенцы были представителями победившего разума, против них не было законного права бороться. Но выход нашли: объявили, что Пим — Дурак.
Но реакция Пима на эту утку была характерной. Он стал прозрачно-серым и сказал Примечанию: «Они могут оказаться правы. Нечего посмеиваться над их неуклюжестью.»
Я с горечью подумал: не он, не такой нужен.
Мы безвылазно сидели в центре связи Грозди, откуда было легко следить за событиями во всех концах Агло. Отовсюду приходили известия о нормализации обстановки. Оставался один Оплот. Штурм его назначили на середину попытки.
Из семнадцатого города позвонил Примечание. Он был взволнован.
— Бажан, если ты не очень занят, приезжай. Фашка только что ранена одним психом, лиловым. Ее отвезли в больницу.
Пим кивнул: поезжай. Он был очень угрюм. Только много позже я узнал, что час назад ему сообщили, что на Г/А погиб наш дедушка. Пим не поверил, да и не хотел меня сразить наповал, зная до чего я любил дедушку.