До сознания моих спасителей стал доходить не трагический, а торжественный смысл происшедшего.
— Свершилось! — произнес Примечание.
И эхом повторили за ним все: «Свершилось!»
Меня подхватили и вынесли наружу. Все смеялись, прыгали, как агломераши. Весть быстро разносилась. На шиманах вокруг включили сирены — хотелось шума, крика.
Вдруг грянула музыка. Толпы становились гуще, восторженней. И я плыл над ними, непонимающе-восхищенно оглядывая серые массы, которые колыхались подо мной.
Они дрожали от возбуждения, а музыка подхватывала это дрожание и преобразовывала его в грозную вибрацию, сотрясающую планету…
Серая масса сгущалась, темнела и наконец стало совсем темно и уютно…
Я снова лежал на кровати. Теперь обычной, больничной. В комнате сидели три врача.
— Не волнуйтесь, Бажан, — почтительно сказал один из них. — Кризис миновал. Вам следует отдохнуть. Уже завтра будете в норме.
Они поняли, как мне мучительно разговаривать, и вышли.
Один.
ДУРАК.
Не даром родители испугались и меня — в Аграрку. Недаром тамошние агломераши — смеяться над я. В играх всегда меня Дураком. Неспроста я кошек и собак. Неспроста я Защиту с таким энтузиазмом, тогда как все агломераты улавливали в ней многое достойное презрения и насмешки, а с какой тупой жестокостью я искоренял все непонятное мне будучи лиловым, а как легко я донес на брата, а как трогательно угодливо я выдал Примечание.
И каких необычайных трудов мне стоило учиться, с каким стоном я всасывал науки, которые казались мне уксусом пущенным под череп! И с каким упрямством я отстаивал обреченную Защиту, уже не веря в ее идеалы!
Сотни и сотни примеров зазмеились в моем сознании, и это были примеры моей беспомощной глупости. Кроме того вспоминая мои более пли менее разумные поступки, я обнаруживал, что они были случайны или, того хуже, имели глупейшие мотивы. Первые мои «прозрения» о Защите были лишь позой, проистекавшей от моего желания нравиться Фашке. Надсадная учеба в ЦВО, моя грандиозная образованность были нацелены на то, чтобы понравиться маклакам, выделиться из лапосивых, а позднее — сделать карьеру. Учился я не ради знаний, а ради призрачного возвышения. Если бы не прекрасные агломераты, повстречавшиеся на моем пути, я бы так и остался олухом. Дедушка, Примечание, Джеб, Фашка, Чунча и его друзья, Бачи и Начи, — все они волоком тащили меня к познанию мира, к осознанию его связей, прекрасного, к восприятию сложности отношений между агломератами, понятиями и событиями.
Они силой приподымали меня над моим природным уровнем, но предначертание не стерлось, оно затаилось, и вот — я знаю.
Но жить с этим знанием нельзя. Даже если мне удастся извратить те события в белой комнате, в Агло останется один агломерат, которому будет известна моя Тайна — я сам. И попытка за попыткой я буду бояться, что о ней узнают другие — по моему поведению хотя бы. Миллионноликое презрение и ненависть, хохот: а Бажан-то… ха-ха-ха!.. Как долго скрывал! В порошок Его!
Даже если никто и не узнает, то каково жить с пониманием того, что ты обречен на глупости, что тебя надо контролировать и нянчить, нельзя оставить без присмотра, невозможно ничего тебе поручить — ты обидишь близкого, приласкаешь чужого, ударишь слабого и изогнешься перед сильным, назовешь черное — белым, а белое — черным. Ты — ходячая бомба замедленного действия. Лучше взорвись сразу — сам.
Да, вспыхнуть и рассеяться где-нибудь в укромном месте, не причиняя вреда никому. Уйти, чтобы спасти всех от себя.
Я вскочил с постели, подскочил к шкафчику. Комбинезон там. Я быстро оделся и выскользнул из комнаты. Коридор оказался уставлен кроватями — последние события вызвали много жертв. Взад-вперед сновали врачи, ходячие больные. В этой сутолоке никто не обратил на меня внимания.
«К Фашке? — мелькнуло в сознании. Может, она в этой нее больнице? И сразу обожгло: ты забыл, кто ты? Я еще больше заторопился к выходу — исчезнуть немедленно, чтобы Фашка, если только выживет, — не узнала, кем я был.»
На стоянке у больницы я увидел свою шиману, заботливо подогнанную кем-то. Уже в шимане я подумал: а как воспримут живые мой уход? Не как признание ли, что я солгал в белой комнате? Нет, решат, что послеанализный психоз. По статистике, более половины проверенных Г/А добровольно перестают быть. Ну, сочтут, что и я…