На второе обвинение, будто бы поэты - главные лжецы, я отвечу необычно. Я думаю, что из всех сочинителей, живущих под солнцем, поэт, хочет он этого или нет, лжет менее прочих, потому что, будучи поэтом, он едва ли может быть лжецом. Не избегнут лжи астроном и кузен его - геометр, когда они примутся определять высоту звезд. А как по-вашему, часто ли лгут врачи, которые прописывают лекарства и усугубляют болезни, посылающие Харону {139} великое множество душ, утонувших в микстурах еще прежде, чем явились к его переправе? Так же относится это и ко всем прочим, которые берут на себя смелость что-то утверждать. Что же касается поэта, то он никогда ничего не утверждает и поэтому никогда не лжет. Если лгать - значит, как я понимаю, объявить ложное истинным, тогда прочие искусства, и особенно история, утверждая множество вещей, вряд ли могут избегнуть лжи в земном туманном познании. Поэт же (как я уже говорил) никогда ничего не утверждает. Поэт никогда не ограничивает ваш разум, стремясь внушить вам веру в то, о чем он пишет. Он не ссылается на другие сочинения, а начинает свой труд с просьбы, обращенной к Музам, - ниспослать ему добрую выдумку, и он воистину прилагает все свои усилия, дабы поведать вам о том, что должно или что не должно быть, а не о том, что есть или чего нет. Поэтому хотя он и рассказывает о событиях неистинных, но, не выдавая их за истинные, он не лжет: разве только мы истолкуем как ложь уже упоминавшуюся речь Натана, обращенную к Давиду; разве какой-нибудь нечестивец осмелится - а никому другому (я думаю) и в голову не придет - сказать, что Эзоп лгал, сочиняя свои сказки о животных, ибо те, кто думают, будто он выдавал их за чистую правду, достойны, чтобы их имена занесли в перечень животных, о которых писал Эзоп. Какой ребенок, придя на представление и увидя слово "Фивы", написанное большими буквами на старой двери, поверит, что перед ним Фивы? Если бы можно было вернуть хулителям их детские годы, чтобы поняли они: в поэзии и люди и события не что иное, как картины того, что должно быть, а совсем не хроника того, что действительно было, - тогда они не стали бы называть ложью аллегорию и метафору. Так и получается, что, ища истину в Истории, не мудрено найти обман, зато Поэзия может стать фундаментом из вымысла для полезного знания.
На это отвечают, что поэты дают имена людям, о которых пишут, чем поддерживают представление о том, будто эти люди действительно существуют, хотя на самом деле их никогда не было, и тем лишь усугубляют обман. Значит ли это, что лжет адвокат, тогда, излагая дело, пользуется именами "Джона Бездомного" и "Джона Здорового"? Ответ найти легко: эти имена призваны лишь оживлять картину, но не творить ее; живописуя людей, нельзя оставлять их безымянными. Наверное, мы не сможем играть в шахматы, если позабудем названия шахматных фигур. Поэтому я думаю, что самым убежденным поборником правды оказался бы тот, кто заявил бы, что мы лжем, величая кусочек дерева почтенным именем слона. Поэту нужны "Кир" или "Эней" только для того, чтобы показать, как должны поступать люди их сословия с такой же судьбой и репутацией.
Третье обвинение заключается в том, что Поэзия будто бы развращает разум человека, приучая его к бесчестию и похоти, - это главное, если не единственное обвинение, имеющее доказательства. Говорят, что Комедии более учат любовным затеям, нежели их осуждают. Говорят, что Лирическая Поэзия насыщена страстными сонетами, Элегическая оплакивает отсутствие возлюбленной и даже в Героическую Поэзию нашел дорогу честолюбивый Купидон. Ах, Любовь, хотел бы я, чтобы ты могла столь же хорошо оберегать себя, как побеждать других. Хотел бы я, чтобы те, к кому ты снисходишь, могли бы или отказаться от тебя, или разумными доводами объяснить, почему они тебя при себе удерживают. Но все же признаем любовь к прекрасному скотским вожделением (хотя сие и непросто, ибо только человек в отличие от зверей владеет даром распознавать прекрасное); признаем, что любимое нами имя Любви достойно всех самых злобных наговоров (хотя даже из моих учителей-философов некоторые немало извели лампового масла, описывая ее совершенства); признаем, говорю я, все, что признают они: будто не только любовь, но и вожделение, и тщеславие, и (коли им того хочется) непристойность заполнили страницы поэтических книг; и тогда, я думаю, когда это будет признано, они увидят, что в их приговоре приличия требуют переставить последние слова в начало: не Поэзия развращает разум человека, но разум человека развращает Поэзию.
Ибо не буду отрицать, что Поэзию, которая должна быть eikastike, то есть "изображающей только хорошее", по определению некоторых ученых, разум человека может сделать phantastike, то есть, наоборот, насыщающей воображение предметами недостойными, подобно художнику, который должен являть глазу чарующий пейзаж, вид изящного замка или крепости или изображение достойного деяния: Авраам, приносящий в жертву сына своего Исаака {140}, Юдифь, убивающая Олоферна {141}, Давид, сражающийся с Голиафом {142}, - но может обойти это вниманием и показать бесстыдному глазу то дурное, что лучше было бы не показывать. Порочит ли искажение предмета истинное его назначение? Воистину нет, однако я соглашусь с тем, что Поэзию можно извратить, и, будучи извращена, она своей сладостной, чарующей силой способна причинить более вреда, нежели любая другая армия слов; и поэтому мы недалеки от заключения, что извращение покрывает позором извращаемое, но, с другой стороны, это и немалое доказательство того, что если вещь извращенная причиняет вреда более всех прочих, то в своем истинном назначении она (каждая вещь должна быть оценена в зависимости от ее истинного назначения) более всех прочих дарит добром.
Разве мы не знаем, что искусство Лекаря (которое защищает наши тела от разных болезней), будучи извращено, учит применению ядов - самых страшных разрушителей? И не вскормило ли (если перейти к высшему) извращенное слово Бога ересь, и не стало ли его извращенное имя богохульством? Воистину иголка не причинит много вреда, и столь же справедливо (пусть сказано это будет в отсутствие дам), что и много пользы она тоже не принесет. Мечом можно убить отца, и мечом можно защитить короля и родину. Итак, подобно тому, как обвинение Поэзии во лжи ничем не было подтверждено, так и обвинение в извращении обернулось хвалой.