Некому!
Некому больше в губернской Самаре в голодный год выкрасть деньги из незапертой комнаты и незапертого сундука.
Ленин просил в суде понизить Красноселову наказание на две степени, на два пункта милосердия против нижней меты. А несколько раньше, в том же судебном присутствии, но перед другими судьями - об оправдании. Я предполагаю - просил, ибо развитие событий, их логика вели именно к такой просьбе.
Объясняю.
Старый русский суд с участием присяжных - это два суда: «суд улицы», жюри - двенадцать присяжных заседателей, и суд чиновный - коронное профессиональное трио. Первые (судьи факта) говорят: «Нет, не виновен», либо «Да, виновен», либо, наконец, «Да, виновен, но заслуживает снисхождения». Объявляют подсудимого преступником, но не наказывают. Наказывают вторые - судьи права. Приняв обвинительный вердикт «Да, виновен», эти вторые отвешивают пуды лиха по собственному усмотрению. А перед тем как это сделать, запрашивают мнение адвоката и прокурора, уже сказавших свои речи перед присяжными.
Защитительное слово Ленина погребено под чугунного плитой пустейшей обозначительной ремарки из четырех слов: «Защитник произнес защитительную речь». А вот его суждения о размере наказания сохранились.
Почему ж, однако, перед коронным трио Ленин не повторяет своих требований об оправдании?
Очевидно, потому, что бессмысленно требовать там, где невозможно удовлетворение. Судьям права остается сказать «б» (и только «б»), так как «а» уже сказано судьями факта. Статья 820 Устава уголовного судопроизводства ждет от сторон не критики приговора присяжных, а «заключения относительно наказания и других последствий виновности».
Зло уже накатилось. Невиновный под колесами. Остается одно - отвести чрезмерную жестокость. Два пункта милосердия, двумя степенями ниже низшего предела - этого требует Ленин.
И берет с боя.
Коронные читали с форменного листа:
«Ввиду признания подсудимого заслуживающим снисхождения, за силою 820 ст. Уст. Суд. и по обстоятельствам дела правильным представляется понизить наказание на две степени и определить таковое Красноселову по 3 степени 31 статьи Уложения в средней мере».
Не столь длительная тюрьма.
Выигрыш? Против позиции товарища прокурора о размере наказания - безусловно. Против истины - жестокое поражение.
На этом ли, однако, торжестве зла обрывала свой бег судебная история Красноселова? Нет! Внутренний голос говорил: нет, память повторяла мысль Ленина в ее общем значении: надо уметь начинать сначала, если дело заходит в тупик. Ленин умел. Он непременно должен был начать сначала и здесь. Но как и перед кем?
Оборотная сторона последнего листа журнала, потом резолюция - первичный немотивированный вариант приговора, потом собственно приговор…
А что это?
На верхнем поле белого листа голубой маркой укрепился маленький прямоугольный штампик:
«28 янв. 1893».
Ниже - пышно-торжественное, громкое:
«Указ его императорского величества самодержца всероссийского из Правительствующего сената Самарскому окружному суду».
Такого рода документов я прежде не видывал.
Ах, вот что - определение по результатам кассации.
Вот и прямые слова:
«Правительствующий сенат в судебном заседании выслушал кассационную жалобу отставного рядового Красноселова…»
И заключающее повеление:
«Решение присяжных заседателей и приговор Самарского окружного суда по настоящему делу отменить и дело возвратить в тот же суд для нового рассмотрения в другом составе присутствия».
Новое рассмотрение - это и есть «сначала». Увенчанный большим черным крестом лист судебной присяги, журнал, помеченный 12 марта. Та же запись: «Защитником подсудимого явился избранный им помощник присяжного поверенного Ульянов»; прежнего вида «Вопросный лист г. г. присяжным заседателям». И тот же коренной вопрос, но уже противоположный ответ: «Нет, не виновен». Победа!
Какая же чудодейственная сила позволила Ленину расковать правду по делу, обнажить ее лицо?
Факт. Один факт, удостоверенный при новом рассмотрении живым словом четырех свидетелей.
Чтобы разрушить обвинение Красноселова, надо было поставить судей перед живой оправдывающей действительностью.
Судьи не хотели видеть, что их приговор покоится на иллюзиях. То, что удостоверяли в суде Вильгельм Мникель - доносчик или секретный осведомитель, не поймешь кто, Андрей Антохин - ключник арестантского помещения, Василий Арсеньев - полицейский служитель, воссоздавало не порядок событий в доме Сурошникова в момент кражи, а порядок событий во 2-й полицейской части; не преступление, а разоблачение мнимого преступника. Никто не знал толком, был ли у торговца квашеной капустой «сотельный билет» в день «кражи», была ли сама кража, мог ли Красноселов украсть то, что он украл по утверждению приговора.