– Потому что в это время шел «Голос». Знаете, передача такая?
– Знаю, хорошая передача, – Шеметова уже не пыталась скрывать свое недоумение. – И что?
– А то, что когда идет «Голос», мой Коленька не то, что мента убивать, он меня трахнуть откажется! Фанат он «Голоса»! Это все знают! Любого в компании спросите. Жизнь прекращается, когда идет «Голос». Понятно?
– Теперь понятно, – деловито ответила Ольга. – Тогда давайте начинать работать.
И достала пустую папку для бумаг. Тринадцатое дело начало обрастать первыми документами.
Глава 2
Семь километров от Городка. Пансионат «Стожки». Библиотекарь Беляева и прапорщик в отставке Бойко.
Пансионат «Стожки» построен был на закате советского времени, да так в нем навсегда и остался.
Унылые серые панельные корпуса: трех- и пятиэтажный. Несколько построек в хоздворе. Да старый, тоже посеревший от возраста, бетонный забор, по кругу опоясывающий немеряную, еще по прежним стандартам, территорию.
Впрочем, уныние на этом не заканчивалось: ступени каменных лестниц были с отбитыми краешками, ковры вдоль коридоров вытерлись до серой основы, из трех положенных лифтов работал только один, и тот с перерывами.
И наконец, с неба сыпалось что-то безостановочное и малоприличное. Это даже не был дождь. Это было именно какое-то унылое безобразие, для точного определения которого в лексиконе интеллигентной Неонилы Леонидовны Беляевой просто не имелось слов.
Она находилась на отдыхе уже третий день, а декорации не менялись ни на один цветовой градус.
Конечно, будь у Беляевой выбор, она бы выбрала Канны или Ниццу. Или, чтобы не впадать в несбыточные мечты, даже те же Стожки, но летом. А то – пусть зимой. Лишь бы без этой летящий с серого неба мелкой мокрой гнуси.
Однако выбора у Неонилы Леонидовны давно уже не было никакого.
Должность библиотекаря технической библиотеки загнивающего НИИ диктовала все остальное: уровень потребления, круг общения и даже отпускные предпочтения.
Зарплату, кстати, в бюджетном НИИ уже несколько лет давали вовремя.
И ее вполне хватало для того, чтоб заплатить за квартиру, двушку-маломерку, за еду без претензий и мелкий ремонт зимней одежды.
На остальное – уже не хватало.
Точнее, может, и хватило бы еще на что-то, но Неонила Леонидовна горела лишь двумя страстями – хорошими книгами и хорошим театром. К счастью (а для ее бюджета – к несчастью) и то, и другое сегодня было в полной доступности, только деньги плати.
Вот она и платила, пока не кончались. А как кончались – ждала следующей выдачи.
Беляева не роптала, такая жизнь ее устраивала.
Возможно, ее бы и другая жизнь устроила, может, – даже больше, чем эта, – но сравнивать было не с чем.
Короче, когда пришел отпуск – а он всегда подступал внезапно – и ей предложили бесплатную путевку в эти чертовы «Стожки», она не стала отказываться. Потому что слабо представляла себе, как вынести еще тридцать дней беспросветного одиночества.
Теперь же, в «Стожках», эти соображения перестали казаться ей единственно верными. По крайней мере, в ее квартирке не так холодно и влажно, как в огромном неотапливаемом номере с чудовищно большими продуваемыми окнами.
Ладно, хватит ныть!
Нила взяла себя в руки, застегнула на все застежки свою серую ношеную курточку, и перед тем, как покинуть относительно теплый вестибюль, огляделась в большом зеркале.
Там, – в зеркале имеется в виду, – все было, кстати, относительно неплохо.
Сорокалетняя, вполне сохранная блондиночка невысокого роста. Зато с талией и прямыми ножками.
Ну, положим, талия и ножки прикрыты поношенной курткой и старыми джинсами. Зато соломенные локоны, не знавшие краски, гламурно ниспадают по плечам маленькой библиотекарши.
И почему на них толком никто так и не клюнул?
Любимые мудрые авторы тысяч прочитанных ею книг так и не ответили на главный вопрос ее жизни.
Нет, не то, чтоб совсем не клевали.
Некоторые «клевки» даже оставили неизгладимые следы в ее душе.
Виктор Тамузов, например, был красавец.
Да и она красоточка.
Несколько замечательных вечеров, ночная Москва, пьянящие поцелуи в темном подъезде.
А вот про аборт вспоминать не хочется.
Наверное, надо было оставлять.
Впрочем, история сослагательного наклонения не знает.
Потом был Иннокентий Дмитриевич. На шестнадцать лет старше нее.
Тонкий интеллектуал. Поэт-деградант, как он сам себя, смеясь, называл.
Знакомые тоже смеялись – Иннокентий и Неонила.