Лишь соседский пес по-прежнему каждое утро приветствовал Тартеша радостным лаем.
Не желая бродить по улицам, утопая в тревоге, Тартеш все чаще на рассвете спускался к воде. Сидел, подставив лицо солнечным лучам, слушал грохот реки, вдыхал ее брызги. И лишь на закате возвращался в деревню, шел пить кровь.
Потому не заметил, как приехала ведунья из южных земель. Вчера ее еще не было – а наутро уже шла за водой, окруженная толпой женщин. Тартеша удивило ее многоцветное покрывало, расшитое колокольчиками по краям, причудливые медные браслеты и глаза, подведенные черным и алым. Но в ответ на расспросы старейшина покачал головой:
– Это Нахо, и вовсе она не чужестранка. Она мне родня и знает заговоры и травы. Жена хворает, вот Нахо и приехала, будет лечить ее.
В этот день Тартеш не ушел к реке. Бродил вдоль ограды, в полях, поджидал у колодца. Что бы ни говорил старейшина, а ведунья эта была чужой, пришлой. Почему бы не подкрасться к ней, не окутать чарами, не выспросить, зачем она здесь? Тартеш думал об этом, и сердце не осуждало его, – но люди могли осудить. Те самые люди, чьи души еще недавно казались родными.
Он хотел подстеречь ее, но Нахо не знала одиночества. Вокруг нее вечно были женщины: старухи, хозяйки со сворами детей, юные девушки. Все они говорили наперебой, смеялись, рассказывали, спрашивали совета. Ведунья шла среди них, таинственная, как дух гор, и, когда начинала говорить, женщины смолкали, жадно ловили каждое слово.
Тартеш вслушивался издалека, но разговоры шли лишь о травах, о предстоящих родах, болезни скота, очистительных обрядах. Однажды Нахо вдруг обернулась, встретилась с ним взглядом и усмехнулась, словно говоря: «Я знаю, что ты здесь».
Поздно вечером, зачаровав собак, чтобы не подняли шум, Тартеш подобрался к дому старейшины, замер, прижавшись к толстой беленой стене. Серп истаял еще прошлой ночью, и теперь на деревню опустилась темнота, глубокая и древняя, пронизанная россыпью бессчетных звезд. Млечный путь сиял в вышине, словно отраженье реки, гремевшей под обрывом. Ее отголосок был повсюду: в воздухе, в земле, в водах колодца, и громче всего – в крови Тартеша.
Смятенье и тревога отступили, успокоенные рекой.
Тартеш закрыл глаза. По ту сторону стены были люди, – Тартеш чувствовал их тепло, слышал голоса. Вот ведунья, вот старейшина, его жена, старший сын… Но зачем здесь Химиш, зачем другие мужчины деревни? Почему они собрались в тесном доме, а не на улице, вокруг общего огня? Они не говорили – шептали, но с каждым мигом речь становилась все разборчивей, старейшина спрашивал, Нахо отвечала.
– …первый день луны, лучшее время...
– …все приготовили, как ты велела…
– …не бойтесь, будет в вашей власти…
Протяжно ухнула сова, и Тартеш отпрянул от стены. Не ведунья ли следит за ним глазами птиц? Ступая неслышно, он пошел прочь от дома старейшины, на берег. Вода гремела, как прежде, но уже не могла унять его страх, лишь вторила тревоге.
Здесь он провел всю ночь, весь следующий день. Спал на камнях: сперва сны были пропитаны страхом, отголосками жизни деревни, шепотом ведуньи, но потом пришло другое видение, обширное и бездонное.
В этом сне он был с отцом. Они шагали, по колено в воде. Широкая, спокойная река была их дорогой, а вокруг расстилался мир, незнакомый и прекрасный. Пологие холмы, выгоревшее от жары небо, солнце сияющее в каждом вдохе. Отец рассказывал что-то, а Тартеш кивал и смеялся.
Проснувшись, он долго сидел в оцепенении. Смотрел, как шипит вода в водоворотах, как брызги вспыхивают в солнечных лучах. Сон медленно отступал, но мысли не прояснялись. Звуки, доносившиеся из деревни, казались далекими и тусклыми. Тартеш не знал, что делать.
К вечеру жажда начала царапать сердце и, повинуясь ей, Тартеш поднялся в деревню. Хотел сразу пойти к дому старосты, – наверняка там уже ждет подношение крови, – но смутился, представив, что появится перед людьми в грязной одежде, пропитанной запахом реки, покрытой пятнами ила. Заглянул домой и, пока умывался во дворе, пока переодевался в чистое, повторял себе: я наговариваю на них. Боюсь каждой тени, как будто я слабый. Но я сильный.
Старейшина сидел на крыльце своего дома, Джанит стоял рядом, болтал о чем-то, голос был веселым и ломким. И больше ни души – неужели Тартеш так задержался, что все уже разошлись по домам? Но нет, в темнеющем небе была видна лишь одна звезда, западный край неба тлел отблесками заката.