От Толи шел жар, но я чувствовала дикий холод. Он парализовывал, не давал шевелиться, каждое слово эхом проносилось по телу.
— Так вот, в один из жарких летних дней.
— Не надо, — прошу еле слышно.
— Ему совершенно случайно встретилась молодая женщина.
— Нет.
— Да, Птичка. Да.
— Это неправда.
— Она шла с работы вдоль дороги через лес. Скромная одежда, длинная коса, хрупкая фигура. Это была твоя мать, Люба Резникова. Не повезло или судьба такая. Но этот старый извращенец изнасиловал ее, ах, да, совсем забыл сказать.
— Нет, это неправда. Это не может быть правдой. Нет, нет, нет.
Я постоянно, еле слышно, шептала эти слова, мотала головой, ноги не держали, но Толя крепко держал за плечи, не давая осесть на пол.
— Забыл сказать, он любил придушить в момент насилия, так, для остроты ощущений, своих. С Любой он не рассчитал, задушил. Как тебе такая правда, Вероника? Теперь тебе жалко Штольца?
Толя тряс меня за плечи, я беззвучно плакала, слезы катились по щекам. Разворачиваюсь в его руках, пытаюсь всмотреться в глаза, но от пелены слез ничего не вижу.
— Нет, это неправда! — кричу, срывая голос, трясу Толю за пиджак. — Скажи, что это неправда! Умоляю тебя, скажи.
— Это правда, Птичка. Он сам рассказал. Каялся. Как ему жалко, как он виноват, как по этой вине удочерил тебя, искупал, так сказать, свой грех.
Не могу уложить всю информацию в голове, больно, безумно больно. Я жила с этим человеком в одном доме, я ему верила, я была ему благодарна за то, что делал для меня. А, оказывается, я жила с убийцей. Он убил мою мать ради своего удовольствия, похоти, мерзкого извращения. Как? Как такое можно переварить и забыть?
Толя прижимает меня к себе, гладит рукой по волосам. Я не могу остановить истерику. Все ложь, все вокруг ложь.
— Ты такой же убийца. Ты убил нашего ребенка, — отстраняюсь, отхожу на шаг.
— Это была случайность, чудовищная случайность. Я не отрицаю своей вины, только я в этом виноват. Я первый раз в жизни признаю и раскаиваюсь. Я готов стоять на коленях и молить о прощении, не зная ни одной молитвы.
— Мне не нужно твое раскаяние. Я хочу жить без тебя, вне твоего мира, который я никогда не принимала и не приму. Я для тебя не человек, всего лишь кукла. Так нельзя, Толя. Отпусти меня, дай жить спокойно.
— Ты же знаешь, я не могу, Птичка, — он говорит тихо, а я слышу истошный крик.
Смотрю на своего мужа и понимаю, он никогда меня не отпустит, пока я дышу, я буду его любимой Птичкой в золотой клетке. До него невозможно достучаться, любые слова осыпаются прахом.
— Ну почему, почему ты так меня ненавидишь? Что, что я сделала тебе, за что ты меня так наказываешь?
— Я всего лишь люблю тебя.
— Так не любят.
— Мы едем домой. Вопрос закрыт.
Где-то за дверью слышен шум, голоса что-то приказывают. Дверь с силой распахивается, люди в масках врываются в помещение.
— Всем лежать, руки за голову. Работает ОМОН.
Словно ожившие картинки из прошлого, я послушно опускаюсь лицом в пол, закидывая за голову руки. Толя нехотя, но делает то же самое. Больше шума, больше людей, голоса, приказы. Мне не страшно, мне уже ничего не страшно.
— Вывести всех из помещения.
Меня поднимают, заламывая руки за спину, и выводят вслед за Толей, его ведут двое по длинному коридору к лифту. Но мои конвоиры сворачивают резко вправо, уводя в другом направлении.
— Куда вы меня ведете?
Но мне никто не отвечал, люди в масках были молчаливы, лишь спустившись на несколько этажей ниже по лестнице, меня ввели в кабинет, где сидели Егор и Глеб.
— Наконец-то, Вера. Я думал, ОМОН никогда не приедет.
Меня прижимают сильные руки, Егор быстро осматривает мое лицо, фигуру, замечает кровь на платье и волосах.
— Он тебя ударил? Ты вся в крови.
— Это не моя кровь. Толя, он там бил кулаком в стекло.
— Что он тебе сказал? О чем вы говорили?
Не хотелось отвечать ни на какие вопросы, не хотелось давать надежду, мы все равно обречены. Что я могу сказать Егору?
— Почему ОМОН? Кто его вызвал?
— Глеб, это он постарался. Надо было как-то выводить тебя оттуда. Мы отвлекли Бессонова на несколько часов.
— А что потом?
— Сейчас мы уедем, далеко, он не найдет тебя. Я увезу и не отдам тебя ему. Ты мне веришь?
Егор прижимал меня к себе, снова до боли сильные руки сжимали мои плечи.
— Егор, это бесполезно, разве ты ещё не понял?
— Почему ты не хочешь бороться?
— Я боролась, я бегала почти два года. Жила в постоянном страхе. Ты хочешь, чтобы все продолжалось? Я устала.