И граф Брасс не удержался от мысли, что герцог сам заразился от побежденных страхом дневного света. Он бы ничуть не удивился, обнаружив, что Хоукмун стал, подобно жителям Империи Мрака, носить какую-нибудь причудливую маску.
- Лондра очень изменилась с тех пор, как вы видели ее в последний раз, - промолвил он. - Я слышал, там снесли все башни и повсюду посадили цветы... А на месте туннелей и переходов разбили парки и тенистые бульвары.
- Охотно верю, - без всякого интереса отозвался Хоукмун. Отвернувшись от графа Брасса, он принялся выводить полк гранбретанской кавалерии за стены города. Похоже, он отрабатывал тактическую ситуацию, в которой Империя Мрака одержала бы победу над графом Брассом и прочими служителями Рунного Посоха. - Должно быть, это очень.., красиво. Но я предпочитаю помнить Лондру такой, какой она была в прошлом, - голос его внезапно сделался резким и неприятным. - Тогда, когда ваша дочь погибла под ее стенами.
Граф Брасс изумленно поднял брови. Неужто это упрек? уж не обвиняют ли его в сообщничестве с теми, кто убил Иссельду? Но он предпочел не обращать внимания на этот бред и произнес:
- Но разве путешествие само по себе не может стать для вас радостью? В последний раз, когда вы были в Лондре, там высились одни лишь развалины. Но теперь вокруг вновь все цветет и благоухает.
- У меня много дел, - возразил Хоукмун. - Важных дел.
- Каких еще дел? - почти грубо перебил его граф Брасс. - Вот уже много месяцев, как вы не выходите на воздух.
- Ответ где-то здесь, - сухо парировал герцог Кельнский. - В этих макетах. Должен быть способ отыскать Иссельду.
Граф Брасс содрогнулся.
- Она мертва, - произнес он вполголоса.
- Она жива, - шепотом возразил Хоукмун. - Она жива, но где-то далеко отсюда.
- Но ведь однажды вы уже согласились со мной, что не существует никакой жизни после смерти, - напомнил граф своему Другу. - К тому же неужто вы и впрямь решитесь вернуть к жизни призрак? Или вам, действительно, достаточно видеть перед собой лишь тень прежней Иссельды?
- Да, если я не смогу отыскать ее живую.
- Вы любите женщину, которая давно умерла, - ровным, отсутствующим голосом промолвил граф Брасс. - И любя ее, вы влюблены в саму смерть.
- Но что мне остается любить в жизни?
- Многое. Вы откроете это для себя, если отправитесь со мной в Лондру.
- У меня нет ни малейшего желания видеть Лондру. Я ненавижу этот город.
- В таком случае сопровождайте меня хотя бы часть пути.
- Нет, мне вновь начали сниться сны. И в грезах своих я стал ближе к Иссельде... К ней и к нашим детям.
- Не было никогда никаких детей, вы придумали их, вы сами создали их в своем безумии.
- Нет, прошлой ночью мне снилось, будто меня зовут совсем иначе, хотя я по-прежнему оставался самим собой, у меня было какое-то чужое имя, очень древнее. Имя, какое могло существовать еще до Тысячелетия Ужаса. Джон Дейкер, так меня звали. И Джон Дейкер отыскал Иссельду.
Заслышав этот бред, граф Брасс почувствовал, как на глаза его наворачиваются слезы.
- Все эти рассуждения, эти мечты, они принесут вам одни лишь страдания, Дориан. Вы не утешитесь, а будете мучиться все сильнее с каждым днем. Поверьте мне. Я говорю правду.
- Я знаю, что вы желаете мне добра, граф Брасс. Я уважаю вашу точку зрения и верю, что вы искренне хотите мне помочь. Но я прошу вас смириться с тем фактом, что помочь вы мне не в силах. Я должен продолжать свой путь. Я уверен, что он приведет меня к Иссельде.
- Ладно, - промолвил граф с состраданием. - Я готов это принять, но по-прежнему убежден, что путь этот приведет вас только к смерти.
- Если и так, то здесь не о чем тревожиться. И Хоукмун, повернувшись к графу, уставился на него столь пристально, что у того по спине невольно пробежали мурашки, а сам он поспешил отвести взор от этого исхудавшего бледного липа, на котором горели безумным огнем глубоко запавшие глаза.
- О, Хоукмун, - только и мог вымолвить он. - Хоукмун...
И, отвернувшись, без единого слова он направился к дверям и вышел из комнаты.
А за спиной у него раздался пронзительный бешеный вопль Хоукмуна.
- Я отыщу ее, граф!
На следующий день Хоукмун отодвинул тяжелые шторы и устремил взгляд во двор, простиравшийся внизу. Граф Брасс готовился к отъезду, эскорт его уже сидел в седлах на отличных крепких лошадях, покрытых алыми чепраками. Легкий ветерок трепал разноцветные флажки и вымпелы, прикрепленные к длинным древкам огненных копий. Ясное утреннее солнце весело отражалось от начищенных до зеркального блеска шлемов и лат всадников. Лошади с нетерпеливым ржанием нервно переступали длинными ногами, словно торопя своих хозяев в дорогу. Вокруг, делая последние приготовления, суетилась прислуга, то приторачивая что-то к седлам, то подтягивая в последний раз подпруги, поднося на дорогу прощальные кубки с подогретым вином. Наконец, появился и граф Брасс. Ему подвели лошадь, и всадник тотчас оказался в седле, будто не было на нем ни тяжелых бронзовых доспехов, золотом сияющих в лучах солнца, и не давил на плечи груз прожитых лет. На какое-то мгновение граф поднял глаза на окна замка, и взгляд его стал задумчивым, но лишь на мгновение, затем он повернулся, чтобы отдать какое-то распоряжение слугам. Хоукмун застыл у окна, продолжая наблюдать за происходящим. Он никак не мог избавиться от удивительного ощущения, будто смотрит на расположенные внизу фигурки, изготовленные с невероятной тщательностью и старанием, которые вдруг обрели способность двигаться, говорить, но при этом остались не более чем оловянными солдатиками. Казалось, он был вполне способен протянуть руку и переместить любого всадника с одного на другой конец этого макета под открытым небом.
Даже самого графа Брасса он мог бы взять в руки и отправить куда-нибудь подальше от Лондры, совершенно в ином направлении. Наблюдая за своим старинным приятелем, Хоукмун вдруг ощутил некую смутную горечь, истоки которой были не ясны ему самому. Он припомнил, как во сне ему не раз приходила в голову мысль, что граф каким-то образом выторговал свою жизнь в обмен на жизнь Иссельды. Но как возможно нечто подобное? И еще более невозможно представить себе, чтобы сам граф дал согласие на такой обмен. Напротив, сам старый вояка, не колеблясь ни мгновения, отдал бы жизнь ради тех, кто был ему дорог. И все равно, Хоукмун никак не мог изгнать эту мысль из своего сознания.
Внезапно он пожалел, что отказался сопровождать графа Брасса в Лондру. Герцог взглянул на капитана Джозефа Ведлу, который как раз подъехал к воротам и отдал приказ поднять решетку. Перед отъездом граф поручил герцогу Кельнскому управлять своим имением, однако на самом деле задача эта ляжет на плечи интендантов замка и совета хранителей Камарга, которые прекрасно знают свои обязанности и, уж конечно, не станут обращаться к Хоукмуну за советом.
Нет, решил он наконец, сейчас время не действий, но размышлений. Он был преисполнен решимости проложить дорогу к тем поразительным представлениям о структуре окружающего его многомерного мира, которые, как он чувствовал, таятся где-то в самой глубине его сознания, сокрытые непроницаемой завесой. И пусть пока он не знал, как добраться до этих знаний, но интуитивно чувствовал, что подобный путь существует, и искал его. И вызывающая насмешки близких игра "в оловянных солдатиков", возможно, была именно таким способом. Герцог был глубоко убежден, что если будет раз за разом переставлять свои фигурки, проводя их через мириады комбинаций, то рано или поздно, в какой-то момент времени, откроет дорогу тайному знанию, ухватит ускользающую от него концепцию, которая, в конце концов, и приведет его к истине. Той самой истине, одним из проявлений которой и было его теперешнее положение. И у него не было сомнений, что как только он сможет осознать эту истину, то тотчас отыщет и живую Иссельду. А кроме того, возможно, и обоих детей, дочь и сына. Долгие годы все считали его сумасшедшим, но он-то точно знал, что никогда не был безумен, он слишком хорошо себя знал... И то, что окружающим со стороны казалось проявлением помрачившегося рассудка, на самом деле могло быть чем-то иным... Недоступным обычным людям Но вот, наконец, распрощавшись с обитателями замка, кортеж графа Брасса тронулся в путь. Помахав напоследок руками, они выехали за ворота, начиная свой долгий путь в Лондру.