Между тем почти половина персидского флота отделилась и направилась вокруг острова Саламин.
Передача приказов в разгар бушующего морского сражения была бы невозможна, если бы не нововведения Ксантиппа. Вскоре после возвращения из изгнания он пришел к выводу, что союзный флот слишком велик и громоздок, чтобы командовать им с одного корабля. Формально навархом считался спартанец Эврибиад, но на деле получалось, что его приказам подчинялась только спартанская часть флота, да и у них это получалось не всегда из-за постоянной перетасовки капитанов. Ксантипп ввел флажковую сигнальную систему и стал назначать командиров эскадр. Тем не менее они продолжали делать вид, что во главе флота стоит спартанец, по крайней мере, до того момента, когда Эврибиад приказал флоту уйти из Афин и отступить к Пелопоннесу.
В ту ночь, неделю назад, Фемистокл с видимой неохотой и тяжелым сердцем сообщил собранию военачальников, что не будет подчиняться этому приказу. Афиняне будут эвакуированы, а сражение будет дано в проливе. Фемистокл также сказал разъяренному Эврибиаду, что спартанские корабли вольны уйти, но если персов не остановить у Саламина, то дальше перед ними открытое море до Пелопоннеса, родины Спарты и Коринфа. Дюжина спартанских кораблей не сможет противостоять восьмистам персидским, если не войдет в состав объединенного греческого флота.
Свое неповиновение Фемистокл постарался выразить по возможности в мягкой форме, но и не оставил места для недомолвок. Афины предоставили двести триер с экипажами из свободных людей и освобожденных рабов, тех, кто был готов сидеть на скамье и грести, не жалея самой жизни. По сравнению с кораблями Спарты и даже сорока экипажами, предоставленными Коринфом, афинский флот выглядел намного внушительнее.
Фемистокл посмотрел на развевающееся над палубой черное знамя – длинную полоску ткани на двух связанных вместе копьях-дори. Известие распространится сразу же, как его увидят. Они с Ксантиппом договорились о сигнале заранее, но условились, что прибегнут к этой мере в самом крайнем случае, когда выбора уже не останется. Он подождал, наблюдая, как некоторые капитаны пытаются избежать столкновений. Задача была не из легких, если учесть, сколько персидских галер стремилось их уничтожить. Прежде чем поднять флаг, Фемистокл подтянул к себе шесть афинских кораблей, выстроив их по примеру Ксантиппа в подобие небольшой эскадры. Всякий раз, когда вражеская галера подходила слишком близко, они атаковали ее группой. Тактика оказалась успешной, и, пока Фемистокл ждал ответа, они успели протаранить еще два персидских корабля. Галеры перевернулись, подставив днище небу, и никто не всплыл. Гребцы у персов были прикованы к скамьям, а воинов тянули на дно тяжелые доспехи.
Время шло, и Фемистокл чувствовал, как гулко колотится сердце. Война на море идет гораздо медленнее, чем на суше. На нижних палубах афинские гребцы либо дремали на лавках, либо заправлялись тушеной фасолью, запивая ее разбавленным вином из ходившего по кругу меха.
Фемистокл уже начал беспокоиться, когда увидел впереди перемену. Ксантипп не был его другом, во всяком случае после изгнания. Однако эти двое испытывали взаимное доверие во всем, что касалось сопротивления врагу. Пока горят Афины, о мелких разногласиях можно забыть, так они решили. Но не Ксантипп был первым, кто ответил на поданный сигнал.
Группа кораблей напоминала акулу, уверенно прокладывающую путь в массе дрейфующих обломков и тел. Фемистокл узнал молодого человека на палубе первого корабля. Кимон стоял у высокого носа триеры, слегка расставив ноги, сцепив руки за спиной и ловко балансируя в такт движению. Стратег унаследовал руководящий талант отца или, может быть, просто семейное богатство и имя. Нет, решил Фемистокл, думать так недостойно. Кимон отличался не только уверенными движениями, но и тем, что взвешивал свои слова, прежде чем заговорить. Не важно, какое качество характера давало ему власть. Важен был результат, а для этого было нужно, чтобы люди слушались его.
По правде говоря, мнение Фемистокла о ком-либо из соотечественников никакого значения не имело, пока они боролись за выживание, сражались на глазах у народа, наблюдающего за происходящим с голого острова. Он прикусил губу, подумав о людях. А есть ли вода на Саламине? Есть ли еда? Он не помнил, что когда-либо высаживался на острове, хотя сто раз ходил к нему на веслах ловить крабов. Отделенный от Афин нешироким проливом, Саламин был единственным убежищем для всего народа, когда персидский флот гнался за греческим по пятам вдоль побережья.