Это было благородство спортсмена: Седов и Большой прокурор лет пять назад имели случай скрестить шпаги в одном нашумевшем хозяйственном процессе — о некомплектной продукции. Полемика тогда была острая и действительно не лишенная блеска.
На том процессе они были сторонами. Они были или, во всяком случае, казались равными, а сейчас Седов чувствовал слабость в коленях…
Сегодня Седов имел намерение опять быть холодным и железно-логичным. Но ничего не вышло. Он волновался, кричал, произносил какие-то лозунги. Сбивчиво и жалобно рассказал про валенки, и про «почти взбесившегося быка Хмурого», и про магнето.
Большой прокурор слушал все это с гадливостью («Может быть, — вдруг подумал Седов, — с гадливостью мастера, натолкнувшегося на нечистую работу»). Сделал несколько торопливых пометок в блокноте, постучал карандашом по стеклу, снова что-то записал. А Седов говорил все громче:
— Ведь это наш с вами хлеб! Священная задача! Не допустить, чтоб именем республики был вынесен хоть один неправедный приговор! Чтоб наше право…
И тут вдруг Седову показалось, что Большой прокурор смотрит на него с какой-то добродушной жалостью, с какой когда-то у них в Кинешме смотрели на городского дурачка, Пашу-блаженненького.
— Я обещаю вам тщательно разобраться в этом деле, — сказал Большой прокурор с церемонной торжественностью, несколько даже преувеличенной. — Сине ира эт студио[2].
…Через три месяца, выступая на республиканском совещании следственных работников, Большой прокурор упомянул это дело:
— Мы только что столкнулись с беспардонным нарушением социалистической законности. В Энске по статьям 58-7, 58–11, 58–14 были осуждены специалисты райземотдела, которым вменялись в вину фантастические деяния. Как, например, «покушение на стахановку с помощью быка Хмурого». (Смех в зале.) Такая выходящая из ряда вон история стала возможна в обстановке вредительской деятельности ныне получивших по заслугам прокурора области Никишина, его заместителя Зальцмана, только что разоблаченных председателя облсуда Калинина, его заместителя Конюхова, ныне расстрелянных руководителей райкома и райисполкома… (тут был длинный перечень фамилий). И надо, товарищи, повнимательней присмотреться к корням этого дела, не орудует ли там еще какой-нибудь умный, хорошо замаскированный японский шпион со своей братией…
…Действительно, через неделю обнаружилось, что в Энске орудовал шпион. И именно японский. И с братией…
А тех, четверых, выпустили. За отсутствием состава преступления. И Седова не посадили. То есть тогда…
Посадили его уже много лет спустя, в 1952-м. После совершенно пустячного «дела Носова», укравшего в колхозном саду 9 килограммов груш. Седов указал на суде, что, несмотря на общеизвестное изобилие, данному многосемейному колхознику нечем было кормить детей. Районный прокурор в своем письме куда следует дал серьезную политическую оценку вылазке адвоката Седова и еще кое-что ему припомнил…
Но просидел Владимир Николаевич совсем недолго: один год три месяца и семь дней. Теперь он уважаемый член Московской коллегии защитников (то есть адвокатов). И те четверо — бывшие смертники — все живы-здоровы. Все уже дедушки. Один из них даже стал академиком ВАСХНИЛ — Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина.
1963
Государственные и обыкновенные соображения Ильи Зверева
Было это — страшно вымолвить! — сорок лет тому назад. Я был студентом Литературного института и, разумеется, комсомольцем. У каждого из нас, помимо обычных студенческих дел и обязанностей, была еще так называемая нагрузка. (Не знаю, существует ли еще и сейчас это слово.)! Нагрузки были разные, у каждого своя. Но, безотносительно к другим нагрузкам, все мы — все до одного — были агитаторами. Каждому отводился участок — определенное количество квартир, куда он должен был постоянно ходить, беседовать с избирателями, держать их на строгом учете, следить, чтобы в день выборов все они были в состоянии боевой готовности, чтобы проголосовали обязательно все до единого и как можно скорее. Агитатор имел право покинуть избирательный участок лишь после того, как все его избиратели отдадут свои голоса «за блок коммунистов и беспартийных». А избиратели подчас попадались «несознательные», и беднягам агитаторам частенько приходилось мотаться по своему участку с раннего утра аж до самой полуночи.
Из всех известных нам комсомольских нагрузок работа агитатора была самой нудной, самой противной и неблагодарной. Кое-кто даже готов был взвалить на себя гораздо более тяжкие обязанности, лишь бы только увернуться от этой. Но это удавалось лишь немногим счастливчикам. А остальные привычно тянули унылую агитаторскую лямку, принимая ее как неизбежное зло.