- Продолжим?
- Пожалуй… - соглашается. – Ребро.
Раньше улыбка Мстиславу была к лицу. Черты лица мягче становились, взгляд – ласковей. Но ни в этот раз: он улыбается лишь губами, взгляд – серьезный, сосредоточенный какой-то. Славу он пугает, и она в попытке защититься обхватывает себя руками и теперь уже сама торопит:
- Давай же, п-продолжай.
А монета встает ребром. И еще раз.
Из Мстислава получился бы хороший фокусник.
Он хватает ошалевшую от удивления Славку за руку и вытаскивает из помещения.
Торопливые шаги по длинным коридорам, по узкой лесенке. Неприметная дверь. Не знаешь – не найдешь. Свежий воздух ударил Славке в лицо. Тычок. И глухой удар этой самой двери за спиной.
Славе казалось, что она ослепла. Слезились глаза, напрочь отвыкшие от яркого солнечного света. Смех людей, крики торговцев зазывающих покупателей… - все это сливалось в одну какофонию звуков и оглушало. Она растерялась, шагнула назад и едва не упала, споткнувшись о камень.
- Г-где мы? – спросила с запинкой. Слава всегда, когда сильно волновалась, говорила с запинкой, что неимоверно злило папу. Да и маму, пожалуй, тоже. Она отводила ее в сторонку и говорила тихим, но строгим голосом:
- Соберись, не позорь отца. – И уже мягче, - Мира… не бойся ничего, солнышко. Мы рядом.
А вот теперь мамы рядом нет, как нет и папы, и брата. Слава, так и не дождавшись ответа, оглянулась и закусила губу. Никого нет. Вот и Мстислав выпустил и ушел. А она осталась одна. Слава ненавидела одиночество.
Рынок был Славе знаком. Она выезжала сюда однажды с тетушкой, дядюшкой и двумя их дочерями - Марьяной и Иванкой. Славные люди. Добрые, вежливые, да внимательные. И Славке казалось, что любили ее. Баловали. Вот, даже на рынок вывезли. Да только умудрились потерять среди рыночных рядов, да палаточек и не заметить пропажи, аж до позднего вечера. Слава тогда едва не попалась на удочку глуповатого вида старушки, вознамерившейся заработать деньжат за ее счет. Листопад. Первые заморозки. Лужи покрылись тонкой корочкой льда, побелела трава, а из-за рта вырывались белые облачка пара. В городе-то тепло, а вот за городом… Она ведь сбежала тогда от бабки той и от ее подельника. Бежала долго, пока не оказалась на окраине. А здесь – заморозки и промозглый ветер. И тонкое пальто из мериносовой шерсти совсем не спасает от холода. И шапку она не взяла – взрослая ведь уже, шапки-то носить. Жалела помнится… Глотала горькие слезы и жалела. Тогда нашелся провожатый, вытер слезы:
- Ну будет, тезка, будет…
Отвел домой. Тогда он у нее еще был. А теперь - что? Кто проводит, да и куда…
Слава стояла в растерянности, крутила головой, пока широкая тень, не упала на нее, заслоняя от солнца. Мужчина. Огромный, чем-то неуловимо похожий на медведя. И непременно бурого. Шапка густых темно-русых вьющихся волос, давно не стриженных. Небось не один гребень об них обломался–то. Брови кустистые, черные. А под ними глаза карие. Разглядывает этак недоверчиво, но с интересом, и Слава отчего-то не боится этого его интереса. Отвечает на взгляд. А он вдруг хмыкает, улыбается в бороду и спрашивает:
- Тебя что ли Мирославой Любицкой кличут?
- Меня, - Слава отвечает просто. Ей странно, что ее здесь ждут. – А вы…
- Ларион Рой, - он делает шаг и оказывается совсем рядом. Хватает за руку. – Коль действительно та самая, то пошли, давай. Некогда мне тут с тобой языком трепать. А ежели брыкаться будешь, то…
- Не буду, - Слава послушно идет. На его шаг ее приходится два. И она торопливо перебирает ногами. Мирослава и правда бежать не собирается. Хотя бы потому что некуда, да и страха нет совсем.
Они ныряют в рыночную толчею, и та выносит их на незнакомую улицу с громким названием «Победоносная». По ней идут долго. С непривычки у Славы болят ноги. Дыхание сбивается, и она дышит тяжело и часто. Не то, что разговаривать – думать тяжело. Потому как в голове только одна мысль бьется: «Поскорей бы уже дошли».
Останавливаются внезапно. Возле старенькой облупившейся кареты. Таких много на улицах этого города.