Ларион раскрывает дверь и подталкивает Славу.
- Залезай, да поживей. Нам бы к вечеру из города выбраться надобно. – Слава не садится – падает на сиденье, и когда Ларион и сам усаживается напротив устало спрашивает:
- Куда мы едем?
Ларион оглядывает ее внимательным взглядом, словно решает говорить или нет. И видно не в пользу Славки то решение:
- Говорю же - за город, – отвечает.
- Хотя бы скажите: к кому едим-то… – бурчит Мирослава и, спохватившись, произносит - простите.
- Ох, девонька, ну не нужно оно сейчас. Ты поспи пока. Умаялась, поди, по городу полдня шастать… - он еще что-то говорит, но Мирослава, вдруг, понимает, что и правда устала. Ноги ломит, виски давят, и глаза слипаются… а тревожный звоночек внутри звучит тихо-тихо и кажется почти колыбельной.
«Не спи, Мирослава. Не спи…»
А карета трогается, унося Мирославу в новую жизнь. Ее размеренная езда тоже своего рода колыбельная.
Мстислав спит, и видится ему сон, где будущее еще не наступило. И, кажется, пожалуй, что не наступит никогда. Там он лишь слуга… нет, ни так – раб. Ведь у слуг есть права, они вольны в любой момент уйти, они в большей степени свободны, а жизнь Мстислава не принадлежит ему. Он привязан к этому двухэтажному дому, к его обитателям: молодой чете Любицких и двум их двойняшкам Ярко и Мире. Любицкие - люди неплохие, за верную службу звонкой монетой платят. Вот, только, деньги Мстислава интересуют мало. Он домой хочет. К мамке и двум братишкам Ждану и Бажену. К тихой и размеренной жизни: где все ясно и понятно, где можно барахтаться до синих губ в пруду, ловить лягушек, валяться в траве и гулять до поздней зори. Прогулок Мстиславу особенно не хватает. Он задыхается среди каменных стен. Лютичи по природе своей люди свободолюбивые. Но не объяснишь ведь - не поймут. Стива знает, пробовал. Потому и выбирается не в открытую, по ночам. Бродит по притихшему городу, ловит носом запахи, гоняет кошек или убегает сам от стаи растревоженных его появлением собак. Об отлучках Мстислава неизменно становится известно и с него «дерут три шкуры» за непослушание. Любицкие хоть люди и неплохие, но дюже строгие и свято следят, чтобы в их доме правилам следовали. А он, отлежавшись, все равно уходит. Потому что нет мочи противиться своей природе.
Мстислав открывает глаза и долго смотрит в потолок. Темень – хоть глаз выколи. Первое время Стива пугался даже: просыпался вот так ночью и, все казалось, что ослеп. Да, отвык он от деревенской жизни, отвык… И привыкнуть, увы, уже не успеет. Завтра отъезд. Мамонька будет слезы лить и махать вслед платочком белым, а братцы бежать по пыльной дороге и кричать, чтобы возвращался поскорей. Да только чудится Мстиславу, что нескоро свидеться придется. Уж больно времена наступают неспокойные. И тягостно на душе от того. Стива предлагал их забрать с собой. Обещал заботиться, братцев обучить всему, но отказались. Все. Им не хотелось терять свободу. Мстислав не стал настаивать: кому как не ему было знать, как она дорога.
Стива выбрался из кровати и на ощупь по стеночки отправился из горницы. На улице свежо. Стрекочут кузнечики в траве. Орет, ополоумевший, перепутавший рассвет с ночью петух. Пахнет яблоками и еще немного душицею. И Мстиславу, вдруг, так хочется перелезть через забор, кувыркнутся и рвануть в лес через околицу. И пусть темно так, что шею свернуть можно. Да и плевать – зато дышится легко и свободно. Вот, только, за воротами караульные несут службу. И сделать эту вылазку незаметной - не получится. Дело они свое знают хорошо.
Забавно. И запретить Мстиславу уже никто ничего не может, и наказать, и свободен он, считай, во всех своих действиях, а все одно – по лесу промчаться в одиночестве, а затем, поваляться в траве уже не может. Несолидно как-то… Да и как представит, что за ним по кустам эти славные вояки следовать будет… он же со стыда сгорит после.
Матушка, поутру, и впрямь плакала, расцеловала в обе щеки, сунула в руки банку со словами: «Побалуй себя в дороге сладеньким, Стивонька». И долго платочком махала ему в след, а братья бежали, что-то кричали вдогонку. И Мстислав только после догадался посмотреть, что это за банка-то такая. С вареньем оказалась, земляничным.
Земляника Стиве с первого дня по приезду в чужой дом горчила. Мамонька каждый год посылала гостинец. Ярко нос воротил, все выкинуть обещался. А Мире нравилась. Она клала в рот одну ягодку за другой и аж жмурилась от удовольствия. В ответ пыталась угостить Мстислава: то сахарным петушком на березовой палочке, то яблоком красным, то пирожком сладки, - и упрямо тезкой называла. А Стива злился. На себя и на эту куклу фарфоровую. Она, обряженная в дорогие платья, совсем не похожа была на обычную девчонку. Кожа, нетронутая загаром. Волосы всегда аккуратно прибранные. Вся такая утонченно-изысканная – аж до скрипа в зубах. И говорит ласково, и улыбается нежно. А он… ведь не хотел угощать, просто, есть не мог сам, а выкидывать было жалко…