- Холодные у вас сны, Ларион… - Все еще клацая зубами, говорит Мирослава, - муторно от них… плохо…
Мужчина хмурится, глядит на Славку внимательно – одним глазом, двумя, прищурившись. Вдруг, глаза его в раз делаются большими, круглыми и, не справившись с удивлением, он качает головой, говорит взволнованно, хрипло:
- Вот оно, значит, как… Чудилось мне, что не все в порядке с тобой, Мирослава. Не просто так именно меня к тебе приставили. А я, дурень, и не понял даже. Чуть не сгубил, – говорит, а сам за пазуху лезет, достает яблоко красное. - Держи-ка, вот, наливное. Съешь - сразу полегче станет.
У Славки со вчера маковой росинки вот рту не было, оттого и не отказывается, впивается зубами в яблоко и расправляется с ним в два счета. Становится легче.
- Отогрелась? – Мирослава кивает. – Вот и ладненько… Знаю я, что вопросов у тебя много. Но… успеется. Поднимайся и пошли. Думается мне, нас и так все уже заждались. – Ларион помогает Славе выйти и ведет ее к невысокому приземистому домику. Черные провалы окон, покосившаяся табличка-указатель. Одноглазый фонарь слабо освещает улицу и слов не разглядеть. Жутковатое место. И Славе знакомо. Из снов, тех самых, «дивных».
А Ларион, кажется, ошибся. И, похоже, редко он вот так ошибается. Потому что удивлен дюже и в дверь упрямо долбит. Не хочет понимать - их не ждут. Славу некому больше ждать. Но дверь все же открывается, пусть и не с первого раза.
- Чего надо? – Мрачно спрашивает мужик. Он зол и оттого некрасив. Слава замечала уже не раз, что это чувство редко кого красит. Брови сдвинуты, глаза выпучены, ноздри прямого носа раздуваются. Совершенно незнакомый, чужой человек. Но Славке, думается, вдруг, что знала она этого мужчину. В той, прошлой жизни. – Проваливайте, покуда целы! Ну! Или мне собак спустить?!
- Ты говори, да не заговаривайся. – Ларион говорит спокойно, как с неразумным дитем и не скажешь, что возмутил его нетеплый прием, - Нежели не знаешь, кто перед тобой: поостерегись оскорблять. А то ведь худое приключиться может.
- Ну и кто же вы, будьте любезны объяснить? – Мужчина сбавляет тон. И Славе делается странно, что сразу не признала. Хоть бы по голосу этому. Но ведь прежде он никогда не кричал и всегда улыбался Славе добродушной улыбкой. Конфетами, вот, угощал дорогими – шоколадными. Ленты да платки дарил шелковые. Любимой племянницей звал. А потом забыл на рыночной площади, как какую-то ненужную вещь.
- Мы к Марьяне Евдокимовне Любицкой. Проводи, нам срочно.
Но дядя и не думает их впускать.
- Нет ее больше, – говорит. - Преставилась три дня тому назад, – затем бросает взгляд на Славку и жестко добавляет:
- И имейте ввиду: пускать дочь преступников в свой дом я не намерен, - Слава, вздрагивает от этих слов, опускает глаза и тихо просит:
- Уйдемте отсюда. - Но Ларион не слышит.
- Вам ведь отписались. Вы должны принять нас и всячески…
- Окститесь! Это была просьба, не приказ. И я еще не столь ополоумел чтобы держать беглянку у себя по чьей-то глупой прихоти. При том, что этот кто-то предпочитает действовать инкогнито.
- Ваша матушка была разумней.
- Моя матушка была маразматичкой и старой дурой. Она понятия не имела во что ввязывается. И чем это все грозит нашей семье!
- Пожалуйста, уйдемте, Ларион! – Слава кричит и в наступившей тишине тихо заканчивает:
- Я не хочу здесь оставаться.
- Почему, Мирослава? Тебя смутил прием? Не стоит. Ты никакая не беглянка – сама знаешь. А уж прав на этот дом у тебя по боле будет. Твоя бабка была достойной женщиной и позаботилась о благосостоянии любимой внучки. Надо сказать, весьма хорошо позаботилась.
- Да кто вы такой? – Не выдержал Славкин дядя.
- Боюсь, мое имя вам на вряд ли что-то скажет. А, впрочем, Ларион Рой. Временный опекун вашей племянницы.