- Только сейчас ей будет не до сестер, - хихикнула Хэвийн. - Есть у нее родня и поближе! Из кожи лезет, чтобы сделать своего Тарбаган-мергена главным наследником... А ведь Великий Хан уже на возрасте, и кто его знает...
- Не наше это дело, - остановила ее Гал-эхе. - Вряд ли это у нее выйдет, хоть и любимая наложница. Старшие сыновья хана уже воины, а Тарбаган-мерген еще мальчик. Конечно, Великий Хан его не обидит, даст ему пусть не ханство, так хоть хороший улус где-нибудь на Юге... Какому-то Раймонду он там ярлык дал, а тут ведь родной сын.
- Да, но кроме Тарбагана есть еще Мунхе, Алтан, Хугде... и как зовут того, который о прошлом годе родился?
- Не помню...
- Вот. Пятеро их, и Этуген-эхе не уймется, пока весь свой выводок не пристроит, потому как знает: умри сей же час Великий Хан, и ей с сыновьями не жить. Старшие наследники от своих матерей уж такого наслушались, что ей поднести удавку, а детям ее хребты поломать не поленятся...
Разговор сползал на опасную тему, и мог внушить неверные мысли глупенькой младшей жене. А кроме того, заставлял сердце Джейн ныть при вспоминании о собственном сыне, оставшемся дома, в ханстве Кельнском.
- Я сказала - не наше это дело! - прикрикнула она. - Великий Хан пока что жив и, даст Бог, проживет еще довольно. Нам перемены не нужны. Все перемены - только к худшему...
Восемь белых юрт - святилище народа. Там шаманы совершают возлияние кумысом духу Чингиза, Солбон-тенгри, Буха-нойону, Хозяйке очага и Духу-хозяину местности. Восемь юрт божествам, и девятая - хану. Ибо девять - священное число: девять дочерей у бога Солнца, девять приготовлений делают шаманы к жертвоприношению, девять отверстий у кропильницы для кумыса, девять родимых пятен определяют судьбу человека, девять проступков прощает Великий Хан своим приближенным, табун из девяти белых - верблюдов и лошадей - приводят нойоны ему в дань. Словом, каждому ясно, что число это почтенное. Еще более почтенны знамена Цаган-сульде и Хара-сульде - вместилища духа Чингиза. Оба этих знамени - черное и белое полоскались перед входом в юрту Великого Хана. Поелику шел там военный совет, и присутствие духа великого предка, чьи деяния превзошли деяния прежних богов, было как нельзя более кстати.
Великий Хан был в гневе. Гонцу, принесшему весть, что кастильские ополченцы разбили тумен хана Байдара, он приказал переломать хребет. Та же участь, без сомнения, ждала бы и самого Байдара, похвалявшегося, что на аркане притащит Рафаила Бен-Галеви, если бы хан не был зарублен в ночной стычке.
- Пьяны они были или обезумели, что жалкая кучка ничтожных рабов, привыкших прятаться за стенами, смеет теперь топтать монгольскую славу? Тех, кто сбежал, трусливо показав спины этим червям, приказываю казнить так, как завещал нам наш Священный Правитель и Покоритель Вселенной!
Великий Хан располагался в хаймаре - северной, почетной части юрты, раскинувшись на троне слоновой кости, спинку которого украшали лилии драгоценной эмали, оправленные в золото. Некогда этот трон стоял в одном из залов Лувра. Брюхо Бату-хана, стянутое халатом из чернобурых лисиц, колыхалось при каждом движении. Ох, не похож был он на стройного и гибкого юношу, что некогда вывел свои тумены на запад с берегов Керулена и Онона, тяготясь властью верховного кагана Угэдея. Бату-хану было сорок семь лет, но выглядел он много старше: сказывались годы войны и власти, пристрастие к жирной баранине и в особенности - к тому кумысу, что был дозволен лишь представителям ханских родов и прозывался черным - не за цвет, однако, а за то, что крепость его повергала пьющего во тьму вернее удара дубинкой.
- Повелеваю также, - продолжал хан, - доставить мне этого батыра Бен-Галеви живым, дабы я сам смог решить его судьбу так, чтобы все четыре угла Вселенной устрашились.
- Но, повелитель, - осмелился возразить Меньгу-нойон, - ничтожные собаки в страхе перед твоим гневом забрались высоко в горы, а сражаться в горах - не дело победоносных монголов. Наши кони теряют там свою резвость, не говоря уже о верблюдах...
Собравшиеся чинно закивали головами в малахаях. Прошли те времена, когда чингизиды на своих сборищах рвали друг другу глотки, словно стая кобелей за суку. Бату-хан крепко приучил их чтить порядок и законы "Ясы", а кто забывал об этом лишался и имущества, и жизни. Урдю-хан, правитель Лондонской Орды, Бирюй-тайчжи, наместник Пары-Сарая, Кююк, хан Кельнский, Меньгу-нойон и другие князья и ханы, главным из которых был престарелый Бурундай (непобедимый Субэдай уже давно отправился на встречу со Священным Правителем) восседали вдоль стен на коврах, как водится, подогнув под себя левую ногу и выставив вперед правую, и не перебивали друг друга.
- Если в стране Андалус воины прячутся за стенами башен и в укрытиях скал, - прорычал Бату, - я прикажу подкатить сюда мои осадные машины и стрелять по ним камнями. Да! Будь на каждом из них хоть доспехи, подобные ханским, где нет щели, куда могла бы проникнуть даже игла, эти доспехи не спасут от града камней, что обрушится на них по моей воле. Отправить стенобитные машины немедленно!
Меньгу-нойон склонил голову и пробормотал: "Уухай".
На сей раз подал голос Бурундай, ходивший в походы, когда малолетний Бату еще не переползал порога материнской юрты.