Здесь же все квадраты однообразно залиты синею тушью, и у каждого свой номер.
Пояснений никаких — полная тайна!
У меня нет оснований особенно интересоваться этим планом, но Иван Григорьевич настаивает. Любит он всякие тайны!..
— Где река Торбалык? — спрашиваю я.
Брови Ивана Григорьевича, округляясь, поднимаются над прищуренными глазами. Широкое лицо с красноватым носом и седыми отвисшими усами клонится набок.
— Не слыхал, — говорит он тихо, — Может быть, не у нас?
— А может быть, и план-то нездешний, Иван Григорьевич?
— Рудаковский план, — продолжает настаивать старый десятник. — Я тебе говорю, что это разведка Буринды… Река-то на полдень течет, вот и на плане эдак же…
Он начинает волноваться.
— Хитрый, дьявол, какой! Увез объяснение и всю работу похерил…
Я откладываю немую карту в папку с пометкой «Неизвестные».
Уже с месяц, как я вожусь в конторе, стараясь привести в порядок дела разведки. Явились мы сюда с поручением треста. Каждый работает на своем участке. Мы — это новый управляющий, инженер и я. Работаю я здесь в качестве топографа и горного техника.
Прииск возглавляем мы трое. От треста у нас задание: поднять производство, упавшее до немногих процентов довоенного промысла.
С начала гражданской войны сюда никто до нас не заглядывал. И жили здесь старожилы и работали как бог на душу положит — серо, уныло, непроизводительно.
С нашим приездом прииск ожил. Приискатели расшевелились. Стали рождаться предложения. Вспомнились старые, неосуществленные проекты.
Я счастлив, что набрел на Ивана Григорьевича. Кем только он не работал на приисках! И конюхом, и забойщиком, и разведчиком.
Много видел Иван Григорьевич людей — и малых, и знаменитых. Мне он называл фамилии известных ученых, некогда приезжавших в эти края. Служил он им всегда неизменным проводником.
После революции, старик стал десятничать при конторе. Знает он свое дело очень хорошо. А лучшего указателя по району и не сыщешь.
Иван Григорьевич вечно ищет работы и людского говора. Когда он один, то всегда грустит. Это у него с тех пор, как белые убили сына. К каждому новому человеку, если он хоть немного напоминает погибшего, старик быстро и крепко привязывается.
Вот и мне он говорит, что я такой же высокий и с таким же сухим и открытым лицом, как у покойника Васи. Только волосы у него были черные, а мои светлые…
Я хмурюсь. Неловко чувствуешь себя перед открытым человеческим горем, которому не можешь помочь.
— Не идет у меня из башки рудаковская книжка! — говорит на прощанье Иван Григорьевич.
2
Над горами, над ярусами зеленых пихт висит беспросветная серая пелена. Она срывается иногда облаками метели, и тогда будто рушится само небо, рассыпанное в снежинки.
По белым корытам речных долин укатались гладкие дороги. Но перебивается еще на тепло погода и черным мерцаньем дрожат незастывшие полыньи.
Мы едем с нашим инженером уже пятый километр, а старая разведка все еще не кончается.
Через всю долину Буринды, от берега к берегу, через ровные промежутки, зияют провалами старые ямы. Это — шурфы. Ими определяли золотоносность долины.
Каждый шурф в свое время сулил надежду, приносил или радость, или разочарование. Теперь это просто ямы, в которых по неосмотрительности можно сломать себе шею.
Я волнуюсь. Недаром, не зря на таком большом расстоянии расшурфована долина!
— Может быть! — соглашается инженер.
Мы подъехали к речонке Тее. На ней когда-то стояла рудная фабрика. Теперь из сугробов снега торчат только несколько маленьких домиков.
Тут мы встретили небольшую артель золотоискателей. Люди без плана растерзали под снегом землю, кое-как раскидали желтые и черные комья… В печуре, без всяких крепей, копался чумазый парень.
— Вас же задавит! — ужаснулся инженер.
— Третий год работаем — не давит, — угрюмо пробормотал один из артельщиков.
Люди смотрели исподлобья, недружелюбно. Ишь, дескать, птицы какие! Приехали — и сразу распоряжаться!
— Десятник! — позвал инженер. — По-твоему, как, правильна эта работа?
Инженер глядит в упор, ответа ждет настойчиво. Десятник долго моргает, потом сознается:
— Нет…
— Завтра же крепи поставьте!..
Видно, что людям не хочется этого делать. Лишние хлопоты, лишнее время… И так бы обошлось! И все же, через досаду свою, они молча выслушивают распоряжение инженера, потому что, знаю, тоскуют в душе по руководству.