Иби была теткой отца Лобсанга. Ей исполнилось восемьдесят два года, и мне с трудом верилось, что она еще в годы британского владычества отваживалась покидать безопасный дом в диких горах и предпринимать путешествия за тысячи километров вплоть до Калькутты. Из Дарджилинга она добиралась до Гангтока, столицы Сиккима, затем, перейдя через перевал Нату-Ла, оказывалась в долине Чумби, а оттуда доходила до Шигатзе, а затем до Лхасы.
Самая крупная и печальная из теток, Аниче, в свое время развелась с мужем. Она, как сказал Лобсанг, была довольно богата и носила прическу с крупной и очень красивой бирюзой. Ее украшения были ее приданым. По заскарским обычаям, при разводе приданое остается у жены. Развод в Заскаре — довольно распространенное явление. Все происходит мирным путем. Если у разводящихся есть дети, то сыновья остаются у отца, а дочери — у матери.
Но больше всех Лобсанг любил свою третью тетку, хромоножку-холостячку Аничунг.
— Она готовит лучшее в мире «тхукпа»… — сообщил мне Лобсанг, когда мы остались в одиночестве, — а потом она такая веселая! Я обещал ей, что, когда выстроят дорогу до Падама, отвезу ее в больницу, в Лех, где ее вылечат.
Его тётка страдала острым ревматизмом, который привел к параличу коленного сустава. Меня тронула забота, которой три тетки окружали Лобсанга, хотя его немного смущало то, что я стал свидетелем их хлопот. Мой проказливый и динамичный спутник у меня на глазах превратился в любимчика старых теток. Сидя на почетном месте слева от огня, он был вынужден читать молитвы и благословлять пищу, которую с завидным рвением готовили его тетки.
По-видимому, Лобсанг содержал этот дом и живущих в нем на те деньги, которые зарабатывал во время поездок, в частности сдачей внаем лошадей. Он же вместе со старшим братом возделывал поля вокруг дома, чтобы помочь отцу, которому тяжкий труд был уже не под силу. Самая крепкая из теток, жившая в разводе, помогала им в полевых работах. От нее почти не отставала и тетка-путешественница. Но самой главной заботой Лобсанга было обеспечить отца и трех старушек достаточным количеством пищи и дров на долгую зиму, которую они проводили, почти не выходя из дома, отрезанные от всего мира снежными сугробами.
Зимой жить во внутреннем дворике было, конечно, невозможно из-за суровых морозов. И вся деятельность переносилась в «зимнюю гостиную». Это была полуподземная комната, в которую можно было попасть, пройдя ряд хлевов, где размещались козы, бараны, яки и пони. Хлевы соединялись низенькими дверцами, почти не пропускавшими холодный воздух. В той комнате не было окон, и она освещалась лишь огнем очага и маленьким квадратным дымоходом размером тридцать квадратных сантиметров, выходившим во внутренний дворик. Эти подземные гостиные, существующие почти в каждом заскарском доме, нагреваются в основном теплом животных.
Перед тем как заснуть, Лобсанг сказал мне, что утром мы отправимся пешком в его монастырь, в Каршу. Это даст пони однодневный отдых, а теткам позволит заготовить провизию для похода в Зангла.
Мост из веток
Если ночь исполнена тайны, то заря богата обещаниями. Я проснулся, горя желанием поскорее отправиться в монастырь Карша, «самый большой в стране», как с гордостью повторял Лобсанг.
Раннее утро, как и сумерки, придает долине феерический вид. Ночные тени не спешат покидать ее, хотя вершины уже пылают ярким, но недолговечным розовым цветом. Мне не удалось связать пейзаж, лежавший передо мной, с чем-либо известным мне в Гималаях: Каргил и Сринагар были столь же далеки, как Лондон или Париж. Защищенная горами долина была отрезана ими же от всего остального света.
Уходя из Кончета, Лобсанг показал мне небольшой чхортен на скале, нависшей над самым высоким домом в деревне. Подойдя к скале, я различил наивные иероглифы — изображения ибексов. То были первые доисторические рисунки, встреченные мной в Заскаре. Подобные рисунки встречаются в Гималаях везде, и существует мнение, что ибексу поклонялись жители гор еще в неолите, задолго до распространения буддизма. Очень трудно представить себе, как жили люди, выбившие на камне эти рисунки. Быть может, климат Заскара был тогда мягче и здесь росли деревья? Видел ли скульптор той эпохи те же вершины, что и мы, и действительно ли он верил, что козерог был божеством?