— Блин! — сказал Слон, запуская руку в свой оттянутый какими-то тяжестями боковой карман. — Тачку местных я привел в негодность… А теперь вот этот сучара приехал!
— Да, не хватало нам еще погонь и перестрелок…
— Счас… Стас, ты двигай к нашему фургону и жди меня там. А я тут одно дельце сделаю.
— Что ты задумал? — спросил Стас.
— Не хочу, чтобы за нами кто-то гонялся! Ты иди, иди… я сам управлюсь!
Римас прикинул про себя, что этот внезапно появившийся здесь фургон, скорее всего, предназначен для перевозки нелегалов. Вот почему тот хмырь, приятель полицейского, прислушивался к ночным звукам: знал, что вот-вот на хутор должен приехать кто-то из его корешей… Он же, видать, водила фургона — возможно, он там не один, — и прозвонил предварительно на сотовый Кучинскасу…
Все это пронеслось у него в голове буквально в секунду.
Слон в несколько скачков преодолел пространство до старой липы, росшей почти вплотную к жердяной ограде, всего метрах в тридцати за которой между домом и сараем только что остановился большой крытый фургон.
Зажав в правой ладони ребристую "эфку", Слон разогнул усики…
— Эй, там, на хуторе! — рявкнул он во все горло. — Я вам тут "цитрус" сейчас накачу! Прочь от фургона, мать вашу, а то счас рванет!
Со стороны хутора неожиданно лопнул выстрел, потом еще два или три…
"Ну вас на фиг, контрабандистов гребаных! — подумал про себя Слон. — У вас тут наверняка приховано до черта оружия… Да еще корешей по мобиле предупредите… бегай потом от вашей своры, как заяц…"
— Считаю до пяти и кидаю "лимонку"! — крикнул Слон, честно предупреждая местную братву о своих намерениях. — Пять… четыре… три… опять три… четыре… все, получите гостинец!
Он выдернул чеку, размахнулся и прицельно швырнул "Ф-1" в направлении крытого фургона, от которого в сторону шарахнулся чей-то темный силуэт.
Слон тоже укрылся — за стволом старой липы.
Рвануло… и не то чтобы очень громко… следом в воздухе — где-то совсем неподалеку — фыркнул осколок…
Спустя короткое время Римас ввалился в салон "Форда" — теперь они поменялись местами, и за баранку сел Нестеров.
— Ну что? — спросил Стас. — Что это за войну ты там устроил? Гранатами, что ли, отбивался?
Они выбрались на проселок и покатили в сторону нужной им развилки.
— Да это так… прощальный фейерверк, — криво усмехнулся Мажонас. — Никто из них, думаю, не пострадал… Трофимовас, однако, дал нам не совсем верную наводку.
Стас едва не сплюнул от досады.
— Ошибочка вышла, — сказал он, переключая фары на дальний свет. — Но не ошибается, Слон, только тот, кто не работает.
Глава 35 ИЗ НАШЕГО ПРОКЛЯТОГО ДАЛЕКА (5)
После случившегося Юля еще долго не могла прийти в себя.
"Откуда?.. Как?.. Почему?.. — вопросы теснились в ее голове, не находя никакого внятного разрешения. — Откуда он знает эти слова? И почему он произнес их именно тогда, когда нашел на полу выпавший из рукописи листок с записями на идиш?.."
Отгадки она так и не нашла.
Юля съела яблоко, показавшееся ей необыкновенно вкусным, лучше любого из экзотических фруктов, которые ей доводилось отведывать ранее. Очистила от кожуры две картофелины, съела их, макая в соль, а на десерт приговорила второе яблоко.
Зачерпнула кружкой воду из "чистого" ведра, вымыла после нехитрой трапезы руки, вытерла насухо тряпицей, заменяющей ей здесь полотенце.
Ну что ж, пора зажигать новую свечу, которую ей принес старик вместе с едой, и браться за чтение последних страничек дневника, из которых она надеялась узнать, чем закончилась история на хуторе, где местный хозяин прятал в "малине" четверых оставшихся в живых виленских евреев…
* * *
Прошли сутки после нашего крайне тревожного разговора с Д.
Примерно час назад к нам на несколько минут приходил хозяин. Он чуть приподнял люковину, рядом с которой есть труба для вентиляции, и сказал мне, чтобы я вылезала наверх. Если говорить всю правду, то я пережила сильный испуг. Даже сейчас, когда он ушел и я зажгла свечу и взяла тетрадь, чтобы все записать, у меня колотится сердце и дрожат пальцы…
Я на всякий случай поцеловала в лобик спящего Малыша, затем, поручив его заботам женщины — я не была уверена, что вернусь, — выбралась наверх.
Хозяин сначала стал жаловаться, что евреи и тот поляк, что выступает посредником, его обманули. Что они не заплатили ему всех денег за то, что он, рискуя жизнью, прячет у себя евреев.
Я сказала, что если был какой-то уговор и если его беспокоит именно денежная сторона дела, то с ним рассчитаются. Рано или поздно, он получит обещанное ему, надо только подождать, проявить элементарную выдержку. Просто он должен понимать, в какое время мы живем и как трудносейчас поддерживать сообщение с теми, кто уцелел, кого немцы и "ипатингасы" содержат в виленском гетто…
Хозяин грубо перебил меня, сказав, что его терпение на исходе.
* * *
Он спросил у меня: "У тебя или у той… другой женщины есть при себе золото и драгоценности?"
Я сказала: "Вэй!.. Откуда у нас ценности? У меня были при себе пакетик с порошками, немного ваты, бинт и несколько пузырьков с йодом и микстурами. Но вы ведь даже лекарства отобрали, ничего не оставив для наших нужд!"
Хозяин стал ругаться и даже замахнулся на меня палкой, которая у него была с собой. Он сказал: "Вы, жиды, вечнообманываете простой народ, а потому я и тебе не верю!"
Я хотела сказать ему, что, кроме сережек с небольшими сапфирами, подаренных мне папой и мамой на совершеннолетие, и еще подаренного моим несчастным мужем кольца, у меня сроду никаких драгоценностей не было. Да, я из небедной семьи. Но дедушка и отец, которые еще в ту пору, когда наша семья проживала в Пруссии, в Кенигсберге, с немецкой аккуратностью вели счет каждому заработанному пфеннингу, особо бдительно следя за расходной частью нашего семейного бюджета, дорогими подарками нас не баловали…
Но я не стала ему это все объяснять, а сказала другое:
"Если вы дали слово другим людям, то держите его. И тогда, рано или поздно, вы получите свою награду, получите то, что вы заслужили".
* * *
Я опять прерывалась, потому что приходили Д. и ее сын. Сначала я выбралась из "малины", потом женщина подала мне моего младенца. Литовский мальчик, сын этой батрачки, отошел в сторону и стал наблюдать за окнами усадьбы: здесь рано встают, скоро рассветет, до утренней дойки осталось не более часа. Пока мы разговаривали, Д. кормила моего Малыша грудью, а я держала на руках ее девочку, которая уже отведала материнского молока и теперь сладко посапывала.
Д., эта простая деревенская женщина, вдруг заплакала. Она сказала, что хозяин всех нас — евреев — наверняка теперь убьет. Сама она — по ее словам — собирается перебраться к мужу, работающему на одном из соседних хуторов (с хозяином, на которого работает ее муж, уже все договорено). И еще она сказала, что привязалась к нашему Малышу, которого вот уже почти месяц кормит грудью так часто, как только это возможно в их положении. А потому ей не хочется, чтобы с мальчиком, который так жадно сосет ее грудь, а потом так славно гугукает и улыбается ей своим беззубым ртом, случилось здесь, на хуторе, что-нибудь плохое.
"Что же нам делать, Д.? — спросила я у нее. — Девочка болеет, у нее температура и сухой злой кашель. У ее бабушки, пожилой женщины, отекли ноги, и ей вообще трудно ходить. Я их не могу здесь бросить одних… Может, все еще как-то обойдется и хозяин, одумавшись, не посмеет выполнить свои угрозы?.."