— Да ну? — переспросил мечтательно улыбавшийся Алеша. Он все время думал об Оле, о ее маленьких озябших ручонках.
— Вот тебе и ну! Лучше им в руки не попадаться. Живьем кожу слупят!
— А мы и не попадемся, — разглядывая свою крепкую белую руку с выпуклыми ногтями, сказал Марк.
— Не. затем идем, — подхватывая вилкой кусочек рыбы, подтвердил Алеша.
— Ты, Алешка, маленький, мы тебя в случае опасности загородим, — шутливо пообещал Шура.
— Очень я нуждаюсь в твоей защите. Ел бы лучше, чем язык распускать, — дернул плечом Алеша. Он не любил, когда его называли маленьким. Другое дело, если так говорила Оля.
— Спасибо, я поужинаю дома, — по лицу Шуры скользнула тень. — В последний разок с мамой.
— Я был у вас, она все глаза проглядела, дожидаючись тебя.
— Ты ей сказал? — испугался Шура.
— Что я — мальчик?
— Да, чуть было не забыл, — сказал озабоченно Федор. — Говорят, там на первых ролях бывшие благовещенские гимназисты ходят.
— Не вспомнишь, кто?! — живо откликнулся Шура. — Я из последних выпусков всех наперечет знаю.
— Полковника Рифмана отпрыск и этот, как его?.. Забыл, хоть убей! Да у них еще рысаки на ипподроме бегали?
— Донька Беркутов?!
— Он. Он самый! Так что берегитесь, ребята. Эти щадить не станут, уж больно вольготно и сладко им здесь жилось.
— Да, Беркутов с Рифманом крепко дружили в гимназии, да и жили они по соседству. Старика Беркутова в гамовское восстание убили. Полковник Рифман с семьей успел сбежать за границу, — размышлял вслух Шура. — А детки мстили и будут мстить…
— Эти будут, — подтвердил Марк. — По трупам станут шагать, по колено в крови и даже под ноги не взглянут.
После ужина, пригнувшись к краю стола, Федор строчил письмо Евгению в Хабаровск. Колька гремел на кухне посудой. Алеша приводил в порядок свои лекции и чертежи. А Шура и Марк, разложив на койке карту, путешествовали по Приморью и Приамурью.
— Все равно генералам здесь крышка, — говорил Марк. — Тут вот хребты идут, здесь тайга вековая, в Хабаровске наши. Смотри, белякам, кроме как за границу, податься некуда.
— Конец, разумеется, конец! — подтвердил Шура. — А народ-то от нас какой идет! Повоевали многие изрядно: Бородкин, Харитонов, Мирошниченко…
— Не считая меня, — откликнулся Алеша. — Я-то маленький.
— Экий ты злопамятный, — вскинул изогнутые брови Шура. — Кабы в росте, брат, было дело. Нас из Благовещенска будет ведь не двое, не трое, а сто человек. Заслон. Вдумайся в это слово: заслон!
Заспешивший в казарму Федор обнял на прощанье брата, тиснул его плечи:
— Женьку там за меня отругай! Пишет, черт, слова будто через сито цедит. Поди, все представляется, артист!.. Ты так ему и скажи: «Федор, мол, сердится. Сердится Федор!» И сам пиши, ладно? — Глаза у Феди подозрительно заблестели, стали еще уже. Он оттолкнул Алешу и стал застегивать шинель.
— Ты за Колькой-то присмотри, — строго, как старший, наказал Алеша. — Пристроить бы его куда на это время.
— Присмотрю. А насчет пристройства — не успеет он оглянуться, как вы уже дома! Верно я говорю, ребята?!
— Там видно будет, — усмешливо повел плечом Марк. Возвращаться домой до окончательного разгрома белых он не собирался.
Шура улыбнулся тоже. Оба они поднялись, как по уговору.
— А вы куда? — шагнул к ним растроганный и пытавшийся скрыть это Алеша. — Посидели бы, поговорили…
— Нет, завтра рано подниматься, — твердо сказал Марк, — да и Федя мне попутчик добрый!
— Идем, идем, — обрадовался Федор, — вдвоем-то шагать веселее.
— Втроем, — поправил его, накидывая на свои, ладные плечи пушистую дошку, Шура и торопливо пояснил: — Мне в типографию нужно… К секретарю ячейки.
Алеша глянул на него удивленно, но промолчал и склонился над койкой, заботливо прикрывая высунувшиеся из-под одеяла босые ноги братишки.
— К секретарю так к секретарю, — с шумоватой готовностью подхватил Федор. — Так и запишем: нашего полку прибыло! Айдате, хлопцы, за мной. — Они гурьбой вывалились на крылечко, Федор еще раз тиснул Алешу: — Евгения повидай сразу как приедешь. Узнай, в чем его оправдание, а то я на Женьку ужас какой сердитый!
— Ладно, постараюсь… Шагай швидче, а то всыплют наряд за опоздание.
— И то верно! Ну, Алеша, накостыляй там белым и за меня! — Широко расставляя ноги, Федор зашагал по заснеженному двору, прокладывая тропу, за ним двинулись остальные. В калитке он обернулся. Алеша все еще стоял на пороге, невысокий, стройненький, как девочка-подросток. Он помахал старшему брату рукой и таким остался в его памяти навсегда.
— Эк его задувает! Будь ты неладен! — воскликнул в сердцах Федор, поднимая воротник вытертой шине- ленки. — Сиверко из Якутии, и не задерживают его ни хребты, ни тайга…
— Ой-ой, дует ветер верховой, — притопнул подшитым валенком Марк. Он взял Федора под руку и хохотнул: — Хватай, Александр, бойца с того боку, защитим его своими телесами.
Шура обнял сунувшего голые руки за пазуху народоармейца. Разговор не клеился. Каждый думал о своем: Шура — что уходит, не повидавшись с отцом и не сказавшись матери; Марк прикидывал, хватит ли матери и сестре дровишек до весны и кто накосит им летом сена для Пеструхи, если он к тому времени не вернется; Федор дивился про себя, как незаметно поднялись и выровнялись его младшие братья. «Этак не успеешь оглянуться — и Колька встанет в строй, а давно ли я его манной кашкой с ложечки кормил и Алеше сказки сказывал!»
— Идет коза рогатая, идет коза бодатая… — вырвалось у него вслух, и он покосился на ребят.
— Зовут ту козу генералом Молчановым, — в тон ему отозвался Марк. — Может, мы ей все-таки рожки- то пообломаем! Ну мне сворачивать, ребята. — Крепко, по-мужски, он пожал им руки, погрозил Шуре: — Смотри не проспи завтра! Знаем мы этих секретарей кудрявых и беседы с ними до утренней зорьки! — Он побежал, размахивая руками, вниз по Мастерской.
— Ого… как бы не опоздать, — прибавил шагу Шура.
— Нажмем! — поддержал его Федор и доверительно шепнул: — Ты, если что, к Алешке поближе держись. Эх, не думалось, что и ему воевать придется! Ей-ей, не думалось. Как-то все это враз сотворилось. Ума не приложу: к худу ли, к добру?
— Конечно, к добру! Любой ценой надо вышибать эту белую сволочь! Пускай мы все погибнем, но верь, не топтать им больше амурской земли. Всласть попировали здесь. Хватит. Точка!
— Эх, Шуренок, да разве ж я не понимаю?! — Они стояли перед двухэтажным особняком типографии. Сквозь двойные стекла узких окоп доносился глухой гул машины. В тускло освещенном помещении двигались неясные тени.
— Скажи, которая тебя ждет? — подмигнул Федор. — Жаль, считанные минуточки у меня остаются. Познакомил бы. Я б за ней доглядел…
— Никого у меня не было и нет, — голос Шуры прозвучал неожиданно грустно. — Прощай, Федя, не поминай лихом!
— Зачем «прощай» говоришь? До свиданья, Шурка, до скорого!
— До свиданья, Федя, до свиданья! — Они неловко обнялись, тут же оттолкнув друг друга. Федор побежал в сторону Суворовской, а Шура нырнул в неприметную с улицы калитку. Старик сторож в огромном тулупе поднялся с перевернутой вверх дном бочки, но, видимо, приняв Шуру за своего, ничего не спросил и, крякнув, опустился на прежнее место.
Шура вошел в помещение типографии и присел под лестницей на тощий бумажный рулончик. С недавних пор Рыжая работала в наборной, помещавшейся на втором этаже. Вход туда посторонним был строго запрещен. Они виделись не часто, только на собраниях комсомольской организации района. И, как всегда на людях, девушка держалась подчеркнуто беспечно, была насмешлива и несдержанна на язык.
Когда возобновились занятия по военной подготовке, — а проводились они в этом самом здании, — Шура очень обрадовался. Случалось, что обучавший их военному мастерству Василий Садовников, тощий, на редкость деликатный петроградец, закинутый на Амур суровым октябрьским ветром, говаривал в перерыв кому-нибудь из ребят: