На ужин Триена тоже не пригласили, и я вновь сказалась больной. В этот раз обошлось без трудной беседы, видимо, мамины слова о понятной слабости повлияли на отца. На завтрак я не пошла и, хотя от голода подводило живот, не притронулась к еде, которую служанка принесла мне в комнату.
Да, я непокорная, непослушная, неудобная дочь, но мое требование не было чем-то запредельным и совершенно невыполнимым.
Ближе к полудню зашла мама. Огорченная, серьезная и уставшая.
— Отец очень зол, — опустив приветствие, начала она с главного. — Твое упрямство делает все только хуже. Я советую тебе спуститься к обеду и вести себя так, как следует достойной дочери уважаемого семейства. После долгих уговоров отец согласился дать тебе ещё сегодняшний день на то, чтобы исправить поведение. Завтра на рассвете шаман уедет. Если ты и после этого не спустишься на завтрак, отец будет вынужден зачаровать тебя и волшебством призвать к порядку.
Не думала, что настолько взбесила отца, раз он грозился применить болезненные чары.
— Ты и во время взросления не была такой нездорово скандальной, дочь, — подчеркнула мама. — Мы тебя просто не узнаем и очень разочарованы твоим поведением. Одумайся, пока не поздно.
Она ушла, не дав мне даже возможности что-то возразить. Дверь закрылась, я осталась наедине с отчаянием. Я даже не могла сама сходить к Триену, поговорить с ним. Женскую часть дома, учитывая множество просителей, обращающихся за помощью к мэдлэгч, охраняли. Меня бы немедленно вернули в комнату, доложили бы отцу, и скандал вышел бы на новый виток.
ГЛАВА 26
Обед прошел без меня. К принесенной еде, хоть плов и пах совершенно изумительно, а спелые ягоды просились в руки, я не прикоснулась. Сказала, что не буду есть без Триена, значит, не буду. И никакие чары это не изменят! Никакие и никогда! Придется отцу возвращать Триена, если не захочет смотреть, как я умираю от истощения.
Служанка, зашедшая за подносом, принесла сумку с моими вещами. Видимо, отец прямо не запретил передавать мне что-то от Триена, иначе я никогда бы не увидела ни полюбившийся гребень, ни вышитую сорочку с рунами-оберегами, ни темную аваинскую юбку, ставшую привычной, более привычной и желанной, чем драгоценные платья.
Записки, к сожалению, не было. Служанка по своему почину не взяла и представила это заботой обо мне и моем добром имени. Надо признать, на такое рвение тюремщицы я не рассчитывала. Чудом сдержалась и не наговорила резкостей еще и ей.
Γолод, усиливающийся с каждым часом, подпитывал злость и решимость.
Я не сдамся! Я не позволю разлучить нас с Триеном! Не позволю!
Зеркало отражало аваинскую меня. Подогнанная по размеру одежда, коса без украшений, обувь без изысков, ни следа косметики на лице.
Эта я более настоящая, чем дорогая безвольная кукла, которой нельзя ничего.
Я вырвалась из плена не для того, чтобы стать чьей-то рабыней, заложницей традиций. Не для этого!
Служанка, которую я встретила в коридоре, не посмела и рта открыть, увидев меня. Охранник осекся, стоило на него глянуть. По дороге к дому для гостей меня попытался перехватить старший слуга, но я не останавливалась и не отвечала ему. Не хотелось нагрубить человеку, которого знала с детства.
— Триен! — громко позвала я, распахнув двери дома для гостей. В нем было десять комнат, и дергать ручки всех мне не хотелось.
— Алима, — он вышел из дальней комнаты, выглядел одновременно и обрадованным, и удивленным. Будто не ждал уже меня увидеть до вынужденного отъезда.
Я побежала к нему, обняла, обхватив обеими руками, дыша ароматом целебных трав и одним с Триеном воздухом. Сердце по-прежнему билось, как перед боем, но теперь, рядом с Триеном, я знала, что справлюсь.
— Пойдем, — заглянув ему в глаза, тихо сказала я. — Нужно поговорить с моей семьей. Но я здесь не останусь.
Он выдохнул с облегчением, улыбнулся.
— Я верил, что ты обретешь силу.
Я держала его за руку, вела вперед уверенно, целеустремленно, решительно. Шла по знакомым с детства плиткам, по украшенным дорогими коврами коридорам, мимо драгоценных ваз и тяжелых подсвечников. Как странно быть здесь и одновременно не быть дома!
Старший слуга торопливо распахнул перед нами двери трапезной. Удивление на лице отца сменилось негодованием, а заговорить я ему не дала.
— Я очень люблю вас всех, но завтра уезжаю вместе с Триеном.
— Алима! — воскликнула мама так, будто большей глупости в своей жизни не слышала.
— Я люблю Алиму, она любит меня и приняла предложение стать моей женой, — вмешался Триен.
— Об этом не может быть и речи! — рыкнул отец.
— Мы собирались просить вас о благословении, — продолжал Триен так, будто его не перебивали. — Но ошейник спутал все планы.
— Моя дочь не станет женой иноверца-простолюдина. И уж тем более не станет женой шамана! — вскочив со своего места, крикнул отец.
— Тогда мы уедем уже сегодня. Без благословения, — отрезала я. — Я не останусь здесь и никому не позволю ломать мне жизнь!
Судя по выражению лица, отец был в таком бешенстве, что мог и проклясть. Я подняла правую руку, готовясь поставить щит.
— Азат, — раздался спокойный голос, — сядь.
Бабушка? Мне даже не сказали, что она приехала! А я, влетев в трапезную, ее не заметила.
Отец стиснул кулаки, выдохнул, но сел. Бабушка Цэрэн, его мать, единственная, кого он слушался. Спасибо, Боже, что послал ее!
Бабушка повернулась на стуле так, чтобы из-за высокой спинки видеть и Триена, и меня. Долго рассматривала обоих, а в трапезной воцарилась тишина. Сердце колотилось, как после быстрого бега, моей решимости не убавилось ни на грош, и я была очень признательна Триену за то, что он дал мне самой набраться храбрости бороться за нас. Я сама осознала, насколько сильна. Οн чуть сжал мою руку, подбадривая, я ответила пожатием.
— Господин Триен, подойдите ко мне, пожалуйста, — вежливая просьба прозвучала сухо, взгляд бабушки был серьезным.
Я выпустила его руку и с замиранием сердца смотрела, как он подходит к столу.
— Когда я раскладывала карты несколько дней назад, очень удивилась тому, что они пророчили встречу с настоящим шаманом, — усмехнулась бабушка. — В Каганате днем с огнем не найти такую невидаль. Помогите мне встать, господин Триен. Вы высокий молодой человек, а я старая женщина, которой трудно задирать голову, чтобы вас разглядывать.
Триен послушно протянул ей ладонь для опоры, бабушка Цэрэн поднялась и, встретившись со мной взглядом, подмигнула. На душе стало спокойней. Хитрюга у меня бабушка, это бесспорно. Она успела за эти краткие мгновения считать Триена!
Она выпустила его руку, долго смотрела на него и молчала, поглаживая браслет.
— Доужинаем потом, сейчас обстановка не располагает, — решила бабушка, постаревшая за те годы, что мы не виделись. Казалось, она стала еще ниже и суше. Но взгляд был таким же цепким, и ум, я в это верила свято, не утратил остроты. — Ничто так не помогает собраться с мыслями после размолвки, как музыка. Вы ведь любите музыку, господин Триен?
— Конечно, госпожа Цэрэн. Каганатские мелодии очень красивы, и я получаю истинное удовольствие, слушая, как Алима поет, — поддерживая тон великосветской беседы, ответил Триен.
Мама бросила на меня удивленный взгляд, и я только тогда сообразила, что никогда не пела дома.
— Отлично, — просияла бабушка. — Тогда вам наверняка понравится, как звучит гуцинь.
Я мысленно застонала. В прошлый раз бабушкин гуцинь выдал меня замуж за Интри, в то, что в этот раз он будет на моей стороне, я очень сомневалась. Γуцинь не любит северян.
Бабушка, пригласив всех послушать музыку в гостиной, шла вместе с Триеном первой и, к вящему неудовольствию отца, говорила с шаманом, как с равным себе. Она спрашивала, где он живет, кто его родители, откуда он родом. Я жалась к ним, не хотела идти рядом с отцом, от которого волнами распространялся гнев.