За время пути бабушка отдохнула и, не желая тратить время, в тот же вечер провела ритуал познания, чтобы лучше понять Триена. Он длился несколько часов и без меня. Бабушка даже взяла с меня слово, что я не буду подслушивать ни в соседней комнате, ни в саду. Я знала, что это честно, что такие ритуалы очень личные, но сгорала от любопытства и держалась изо всех сил. Кот, устроившийся у меня на коленях, точно не дал бы нарушить обещание.
После ритуала бабушка Цэрэн казалась задумчивой, но довольной. И хоть она и до ритуала тепло относилась к Триену, чувствовалось, что увиденное пришлось ей по душе. Во время позднего ужина она увлеченно обсуждала с ним лечебные заклинания, некоторые формулы. Εе глаза горели азартом, а сама она будто помолодела на несколько лет.
Признав, что улучшать целительские навыки Триена просто некуда, бабушка искренне восхищалась тем, как взаимодействовала наша магия во время лечения кровельщика. Она несколько раз сказала, что никогда не видела такого взаимопроникновения даров. Эти слова грели сердце и казались драгоценной заслуженной похвалой.
Уже на следующий день бабушка начала нас учить. Устроила нам с Триеном некое подобие экзамена по травам и зельям, провела несколько занятий по гаданию с помощью карт и дыма…
Многое я учила еще в школе, но за годы магического бездействия почти забыла. Большая часть этих знаний была Триену в новинку. Какие-то сведения оказались совсем новыми для меня, но не для него. То, что мы и здесь дополняли друг друга, бабушку забавляло. Порой казалось, некоторые задания она давала только, чтобы посмотреть, как мы будем справляться с ними вместе.
В первую неделю дважды приезжал отец, разговаривал с Триеном. Первый раз при бабушке и без меня, второй раз наедине. Прислушиваясь к эмоциям отца, чувствовала, что его отношение к случившемуся меняется. Я верила, он сможет понять, если захочет. Судя по тому, как искренне меня обнадеживал Триен, отец понять хотел.
Поэтому меня очень беспокоило то, что он пропал на две недели, а в гости приезжала только мама. Она уговаривала меня не волноваться, объясняла, что у отца просто много дел. Я пообещала себе быть терпеливой и дать ему столько времени, сколько понадобится. Теперь, когда бабушка взялась учить нас с Триеном, оно было.
В одно из своих посещений мама привезла мне подарок — гуцинь. Традиционный черный лак, перламутр, символизирующий мудрость, и изящная золотая вязь, сплетающая северные руны в молитву о спокойствии и благоденствии. Я провела по ней пальцами, подняла на маму удивленный взгляд: обычно гуцинь не украшали ни золотом, ни северными рунами.
— Я не хотела говорить, пока инструмент не был готов, — ласково накрыв мое запястье ладонью, улыбнулась мама. — У тебя своя судьба. Не такую я представляла, не о такой думал отец. Она иная, она неразрывно связана с Триеном, с шаманской магией, которую твой дар может подпитать своей музыкой. Оттого в украшениях золото, укрепляющее дар шамана.
— Это означает, что вы благословите нас? — сердце заколотилось взволнованно и радостно.
Мама кивнула.
— И отец? — уточнила я.
— Да, и отец, — подтвердила мама. — Он порой бывает жестким, нетерпимым, но он любит тебя, и эта любовь сильней упрямства.
Она сказала это просто, как непреложную истину, оттого в глазах защипало, и слезы сдержать не удалось. Мама пересела ближе ко мне, обняла.
— И он, и я любим тебя и желаем добра. Мы не сразу осознали, что наше понимание добра не равно тому, что ты считаешь счастьем для себя. Мы постараемся это исправить и, надеюсь, вы с Триеном сможете это понять.
Я кивнула и вытерла непослушные слезы. Мне было проще понять родителей, высокомерие, которое они показывали сначала, их неприятие, потому что они ведь были моими родителями. Триену я за прошедшие дни несколько раз объясняла, почему моя семья отреагировала так и вряд ли могла воспринять новости иначе. Мне казалось, он принял случившееся как данность, хоть она не могла радовать. И мы оба были благодарны бабушке Цэрэн за то, что она пригласила нас и дала возможность пересмотреть отношения с моей семьей. Нам всем это пошло только на пользу.
* * *
Триен никогда прежде не думал, что музыка может обладать такой силой, способна столь ярко и живо передавать тончайшие оттенки эмоций. Гуцинь, который Алима не зря называла инструментом души, пел и менял мир вокруг себя, изменял людей. Волшебная мелодия была сильней слов, сильней признаний в любви. Лишь услышав перебор струн и песнь Алимы, Триен понял, насколько совершенным было чувство любимой. Сердце пело от радости, и важней на свете не существовало ничего.
В тот же вечер пришло осознание того, что препятствий для свадьбы нет и быть не может, что благословение родителей Алимы можно считать полученным. Мэдлэгч, разумеется, чувствовали все эмоции, заложенные в музыку. Нужно быть не просто жестокосердным, а бессердечным, чтобы пытаться противопоставить что-то людям, связанным таким прекрасным чувством.
Песнь закончилась, гуцинь смолк, последние ноты повисли в воздухе невысказанными вопросами. Такая же неопределенность сквозила и в каждом жесте господина Азата, человека, чье благословение Триен хотел получить. Потому что это было бы правильно, потому что искреннее одобрение господина Азата казалось прекрасной конечной целью. Если бы родители Алимы дали согласие на брак под давлением госпожи Цэрэн, то свадьба как таковая не стала бы для Триена достойным завершением долгого похода на восток. Триен ценил искренность и хотел получить настоящее благословение, данное от сердца, а не из-под палки.
Потому Триена так радовало желание господина Азата в самом деле понять будущего зятя. Потребовалось достаточное количество такта и большие запасы терпения, чтобы выдержать первый разговор с будущим тестем. К счастью, госпожа Цэрэн хорошо знала своего упрямого сына и не оставила господина Азата наедине с шаманом в первый раз. Иначе о взаимопонимании не пришлось бы и мечтать.
Беседа не была простой, господин Азат многое изначально ставил под сомнение. От способностей шамана принимать магию мэдлэгч до возможности сделать Алиму счастливой в доме, в котором не было ни одной служанки. Удивительно, но, общаясь с будущим тестем, Триен чувствовал себя более мудрым и уравновешенным человеком, чем тот, которым представлялся господин Азат. Судя по улыбкам госпожи Цэрэн, она сложившуюся ситуацию расценивала так же.
Триен даже порадовался тому, что не сказал Алиме о проклятии, лежащем на роду Οрлов. Она не использовала этот довод в спорах с отцом, господин Азат не оскорбился из-за справедливого упрека, и уязвленное самолюбие не ухудшило отношения еще больше. Проклятие Орлов Триен показал госпоже Цэрэн во втором ритуале, и по отголоскам ее гнева на соплеменников понял, насколько разрушительным был бы всплеск злости господина Азата, узнай он о проклятии от дочери или от чужака-шамана.
— А я до того искренне сочувствовала Орлам, потерявшим трех мужчин за четыре года, — старая мэдлэгч зло отложила трубку, которую курила в ритуале. — Но смерти не вызывали подозрений. Интри погиб на чужбине от рук разбойников, как и его дядя, ребенок умер после рождения. Это бывает.
Она сложила руки на груди, откинулась на спинку кресла, раздраженно поджала губы и долго молчала. Триен не нарушал ход мыслей бабушки Цэрэн.
— Я сомневаюсь, что Интри действительно знал о проклятии, — подвела итог своих рассуждений мэдлэгч. — Скорей всего, он лишь догадывался. Орлам нет смысла это скрывать, напротив, если обличить проклинателей, их род лишат магической силы. Дары заблокируют, наказать за смерти, как за доказанные убийства, не получится, но Хараал заставят выплатить деньги за каждого умершего. Проклятие постараются снять.
— Алима говорила, это невозможно, — осторожно возразил Триен.
— Она была отчасти права, — вздохнула бабушка Цэрэн. — Порой можно чары только смягчить. Все зависит от силы проклятия и его точной формулировки.