— Но Хараал ее не скажет.
— Для этого есть Певуньи в Тангайхоте. Им это под силу, — заметив удивление Триена, мэдлэгч охотно пояснила: — На гуцинь могут играть только женщины. У кого-то получается особенно хорошо. Они могут показать в подробностях прошлое, настоящее и грядущее. До слова, до жеста, до цвета одежды человека. Сильнейших трех называют Певуньями. К ним обращаются в таких случаях, и им не нужны ни волосы, ни прикосновение, ни личное знакомство с человеком. Ничего. Только дар и гуцинь.
Она снова нахмурилась и жестче добавила:
— Я поговорю с сыном, расскажу о проклятии сама. Не хотела говорить тебе и Алиме раньше, но Орлы, пользуясь тем, что траур еще не закончился, требуют ее обручения с одним из их рода. Причем потребовали в тот же день, когда Алима вернулась.
Триен хотел возмутиться, но бабушка Цэрэн жестом остановила его.
— По закону они имеют право. Традиции на их стороне. Азат вначале согласился, но, услышав гуцинь дочери, отказал им. Новости о проклятии усилят его доводы и отвадят Орлов. Нет закона, который заставил бы отдать Алиму за проклятого, — твердо подчеркнула она и усмехнулась: — Мой сын на стороне своей дочери, значит, и на твоей стороне. Но он упрямый лис, ему нужно время, чтобы смириться с тем, что не все идет так, как он задумал.
Второй разговор без посредничества бабушки Цэрэн прошел в значительно более спокойном тоне. И в тот день стало ясно, что господин Азат способен справиться с собственными предубеждениями и принять выбор дочери. Эта беседа не могла не радовать. Будущий тесть заговорил о свадьбе, спросил, будет ли уместно пригласить родителей Триена, и хотят ли молодые пышное торжество.
Алима богатый праздник точно не хотела. После первого брака у нее осталось ощущение искусственности и навязанного веселья, повторять этот опыт она не желала. А сам Триен о брачной церемонии в храме чуждого божества не задумывался.
Ему важно было знать, что Алима с ним, что она стала его женой по закону и с благословения родителей. В том, что и его родным Алима запала в душу, Триен не сомневался. Некоторые оговорки матери однозначно давали понять, что девушка им с отцом очень понравилась. Остальное значения не имело, и Триен с чистой совестью сказал господину Азату, что скромный праздник, на котором будут лишь ближайшие родственники, доставит больше радости, чем пир на весь мир. При этом Триен особо подчеркнул, что говорит лишь о родственниках со стороны невесты. У него не получалось представить своих родителей среди подобных господину Азату дворян и не ощущать кожей неловкости, которую несомненно будут испытывать все причастные.
* * *
Дату свадьбы назначила бабушка, выбрав растущую луну. Ночь перед церемонией я по традиции провела в доме родителей. Непривычно и странно было знать, что Триен далеко, не в соседней комнате. От волнения долго не могла уснуть и, обнимая подушку, смотрела на приготовленное праздничное платье. Нежно-голубая парча в свете ночника будто сияла сама по себе, а серебристый отблеск ткани должен был отпугивать злых духов. Той же цели служили и украшения. Сделанные на заказ серьги, колье и накосники лучше всяких слов показали мне, что родители действительно примирились с моим выбором, — в узоре украшений гармонично перекликались символы нашего рода и изображения шаманских ритуальных предметов.
Храм Гюльхота утопал в розах, оправдывая название города. Жужжание пчел, пышное многообразие цветов — розы, карабкающиеся на стены старинного храма, украшали его лучше витражей и мозаики на полу, придавали больше изысканности, чем золото курильниц и лампад.
Отец вел меня от легкой кибитки к распахнутым дверям храма. Я вдыхала горячий сухой воздух, насыщенный ароматом роз, опиралась на руку отца и с удивлением понимала, что впервые чувствую столько святости в этом месте. Сердце билось радостно, как никогда прежде, томилось предвкушением, и я старалась разглядеть Триена среди собравшихся в храме.
Он стоял у алтаря, одетый в каганатскую традиционную одежду, которая подчеркнула достоинства его фигуры. Светлые косы выделялись на темной ткани и приковывали взгляды. Триену очень шел этот наряд, но еще больше моего жениха украшала чудесная светлая улыбка, родная и волшебная.
Мы держались за руки, жрец читал священные тексты, и я чувствовала, как мой дар связывается с магией Триена. Отныне у нас свой род, своя семья, в которой магия и чувства переплелись так крепко и естественно, что разорвать эти связи нельзя.
Жрец надел нам на левые запястья широкие брачные браслеты с янтарем и перламутром. Обряд завершился, Триену позволили поцеловать меня, теперь уже жену. Мягкость губ, ласка и наслаждение… И стало понятно, что брачный ритуал ничего не изменил для нас, лишь подтвердил то, что мы знали раньше. Мы с Триеном созданы друг для друга, наши судьбы сплетены, магия каждого становится полноценной только, когда мы вместе.
Нас осыпали лепестками, поздравляли, желали счастья. Родители уважили просьбу не делать пышное торжество и пригласили только дядю с семьей, и застолье получилось уютным и спокойным. Первая брачная ночь, долгожданная и желанная, была прекрасной. Я первый раз в жизни получала удовольствие от близости, наслаждалась каждым движением и прикосновением. Счастье пьянило, кружило голову, я знала, что Триен тоже счастлив. И это понимание усиливало все ощущения и искрящийся восторг стократно.
Надолго в Гюльхоте мы не остались. Я хотела повидать семью Триена, он тоже стремился в Зелпин и часто говорил о Бартоломью. Он обсудил дар племянника и с бабушкой Цэрэн, но, к сожалению, она ничему не могла научить. Мэдлэгч хороши в защите от потустороннего, но атаковать нежить и духов мы не можем.
Семья Триена нам обрадовалась, и я плакала от счастья, чувствуя, что радуются нам обоим. А клич детворы «Туньте с женой приехал» превратил Зелпин в самый светлый город в мире. На лице Симорта, примчавшегося по первому зову, отражалось такое явное облегчение, будто душу до того придавливал не камень, а все Восточные горы разом. Я ни минуты не сомневалась, что Симорт ощущал грозившие близнецу опасности. Тем ярче ощущались любовь и тепло, пронизывающие каждое слово, каждый жест этой части моей семьи. Странно было осознавать, что здесь, с этими людьми я дома больше, чем в Каганате.
Каттиш благополучно разродилась, а маленький Бартоломью цепко и с явным интересом схватил традиционный янтарный амулет от злых духов. Глядя на ребенка, подумала, что оберег обязательно поможет, когда дар проснется. Приятную уверенность подкрепило мимолетное видение о золотистом коконе. Раньше у меня видений не бывало, и я связывала их с тем, что мой дар наконец-то освободился и оправился после ошейника.
Как и предупреждал Триен, второй свадьбы мы не избежали. Тут его родители были непреклонны и договорились с годи, чтобы нас поженили и по северному обычаю тоже.
В этот раз не было ни храмов, ни гостей. Только семья, священник, поляна в лесу, свечи и слова на незнакомом языке. Этот обряд полнился другой силой, на которую магия откликалась совсем иначе. Молитвы священника связывали нас не только друг с другом, но и с магическими потоками, будто призывая землю и воздух в свидетели. Ритуал, трепетный и утонченный, совершенно покорил меня иной, незнакомой красотой.
Но по-настоящему я поняла, что стала женой Триена, что навсегда связана с ним судьбой и магией, позже. Когда оказалась на шаманской земле и почувствовала ее своей. Когда увидела ставший родным дом и, держа Триена за руку, вдохнула полной грудью самый вкусный воздух на свете. Когда прошла сквозь сени в светлую большую комнату, когда спальня Триена стала нашей общей.
Это была не первая ночь вместе, но первая ночь дома, что придавало всему особое, непередаваемое очарование. В ту ночь счастье стало полноценным, полнокровным, и я знала, что мы с Триеном сможем сохранить его таким.
Конец